1.15. Протокол допроса Ванды Павловской о функционировании трудового лагеря Треблинка. [Деревня Гута], 24 сентября 1944 г.

24 сентября 1944 г[ода]. Военный следователь военной прокуратуры 65-й армии гвардии старший лейтенант юстиции Малов с соблюдением ст. 162–168 УПК РСФСР допросил в качестве свидетеля:

Об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 95 УК РСФСР предупреждена /подпись/.

В 1941 г[оду] в двух примерно километрах от станции Треблинка немцы построили лагерь. Что это был за лагерь, я сама не видела, но из разговоров слышала, что в этот лагерь привозят очень много евреев и их там убивают. Жители всех окружающих деревень ходили к этому лагерю и продавали заключенным хлеб, молоко и другие продукты. 14 июня 1943 г[ода] я вместе с сестрой Павловской Станиславой решили сходить и посмотреть, что это за лагерь, и на всякий случай взяли с собой хлеба. Пришли мы к лагерю, где были одни евреи, как впоследствии я узнала, этот лагерь назывался «лагерь смерти». Подошли мы к лагерю с восточной стороны из лесу. За проволокой мы увидели человек 20 евреев, которые корчевали пни. Больше мы ничего не видели, так как через лагерь проходил высокий земляной вал и забор из колючей проволоки, оплетенной ветками. Что было за ними, видно не было. Когда мы ходили около лагеря, сзади к нам подъехало два цугвахмана-украинца, которые схватили нас и отвели в этот лагерь в барак, где спали украинцы, это было, уже когда стало темнеть. Ночь мы ночевали в этом бараке, а на следующее утро на рассвете нас отвели в «рабочий лагерь», где были поляки. Поэтому мы не видели, что из себя представлял «лагерь смерти». В рабочем лагере нас поместили в барак, где до нас уже помещалось 283 женщины-полячки. Мужчины-поляки находились в другом бараке, за колючей проволокой, там же находились и евреи. Пробыли мы с сестрою в лагере до 9 июля 1944 г[ода]. Сестра почти все время болела и лежала в лазарете, я же работала. Выполняли мы различные работы: летом работали в поле по посадке и уборке овощей на участках лагеря. Зимой все больше занимались сортировкой военного немецкого и русского обмундирования, прибывавшего с русского фронта. Всю зиму примерно через три дня, а иногда и ежедневно приходило от 10 до 40 вагонов с обмундированием. В основном это было немецкое обмундирование, шинели, брюки, сапоги, ботинки. Все это мы должны были перебрать. Хорошее и пригодное к носке упаковать в тюки, а плохое отбрасывать. Затем все это куда-то увозили. Работа была очень тяжелая, работали мы 9 часов подряд с перерывом час на обед в 12 часов дня. Кормили нас исключительно плохо, давали такую пищу, что у нас ее скот не стал бы есть. Утром давали суп, который состоял из двух картофелин, сваренных в пол-литра воды. Днем давали литр супа из картошки или бурака. Вечером давали пол-литра грязного кофе и 200 гр[аммов] хлеба. Тяжелые условия приводили к тому, что многие женщины сильно болели, а некоторые умерли. Сестра моя Павловская Станислава от тяжелого труда заболела и почти все время лежала в лазарете. И в настоящее время еще сильно болеет и лежит в постели. Ко всему этому еще прибавлялись избиения. Особенно часто бил женщин унтершафтфюрер[638] Штумпе, который наблюдал за работой женщин и мужчин. Избиениями занимались и вахманы-украинцы. В июне 1943 г[ода] один вахман на несколько часов отпустил меня домой, и когда об этом узнал Штумпе, то пришел в наш барак и стал избивать меня кулаками по голове и лицу. Избил до того, что голова и лицо распухли. В этом же месяце помощник коменданта немец Линдене избил мою сестру Станиславу Павловскую за то, что обнаружил у нее папиросы, бил он ее рукой по лицу и голове, а затем посадил в погреб. Особенно жестоко обращался с женщинами унтершафтфюрер Шварц. Так, примерно в январе 1944 года полька Годлесска Болечава из г[орода] Соколув с работы принесла в барак несколько картофелин. Это увидел Шварц и на глазах у всех женщин ударом руки сбил Годлесскую на землю и затем начал ее избивать плеткой и ногами. Избил до того, что Годлесская много дней не могла подняться с постели.

В сентябре месяце 1943 г[ода] одна полька, фамилию ее я не знаю, из г[орода] Остовянки[639] хотела из лагеря бежать, но ее поймали, привели в лагерь, где положили на скамейку, и Шварц, Штульке и цугвахман Эмиль начали избивать ее плетьми, избили до того, что все ее тело, голова и лицо почернели и распухли. Все тело покрылось ранами. Земля вокруг лавки была забрызгана кровью. Такие случаи были часты, но сейчас я уже многое забыла. Особенно жестоко обращались с мужчинами, которые работали в очень тяжелых условиях. Есть им почти не давали, от чего с голоду ежедневно умирало несколько человек, и трупы их относили в лес в ямы. Очень много поляков забили и расстреляли, и не проходило часу, чтоб кого-либо не избивали. Сама я часто видела, как избивали и расстреливали поляков и евреев. Хорошо я помню следующие случаи. В апреле 1944 года поляк Зейферд из Венгрува[640] достал где-то водки и выпил, это заметил комендант лагеря, фамилию его не помню, и послал Зейферда на двое суток в подвал, а затем вывел на плац и застрелил из револьвера.

В мае 1944 г[ода] поляк Бузен во время сортировки военного обмундирования хотел взять себе свитер, что увидели вахманы, и Бузена также вывели на плац и на глазах у всех расстреляли. Примерно в это же время из лагеря убежал один поляк, тогда СС-совцы и вахманы взяли его брата, находившегося там же в лагере, и расстреляли. Фамилию этих поляков я не знаю. Особенно много расстреливали евреев. Я сама видела несколько раз, как евреев группами по 8–14 человек отводили к лесу и там всех убивали. Так же убивали евреев, которые ослабли и не могли работать. Особенно много мужчин поляков и евреев умерло летом 1944 г[ода], когда в лагере свирепствовал тиф и несколько месяцев ежедневно умирало по 10–12 человек.

Вопрос: Назовите лиц обслуживающего персонала лагеря, ответственных за все злодеяния, творимые в лагере.

Ответ: Из лиц, ответственных за все злодеяния, совершаемые в лагере, я помню следующих:

Фамилии других я не помню. Но могу сказать, что все бывшие в лагере немцы и вахманы-украинцы занимались убийствами и избиениями поляков и евреев.

Больше показать ничего не могу. Протокол записан с моих слов правильно и мне прочитан /подпись/.