Если в ситуации с якобы пропавшим нет явных признаков криминала, если гражданин не имел при себе особо крупной суммы денег, не был связан с незаконным оборотом наркотиков, оружия или другим теневым бизнесом, то близким стоит просто набраться терпения и подождать. Ну, если уж и через три-пять дней человек не сообщит о себе — объявим в розыск!

Я киваю и раскрываю рот, собираясь вставить хоть слово, но мне это не удается. Владимир продолжает:

— Но и в этом случае, если нет оснований предполагать убийство и заводить производство по уголовной статье, ты даже не представляешь, сколько еще телодвижений совершит отдел полиции, прежде чем наступит возможность появления хоть каких-то результатов! Искать человека вообще очень сложно. И особенно — если он этого не хочет!

Сообщения на телефон Вовы сыпятся одно за другим, кто-то настойчиво желает с ним пообщаться и, похоже, не по служебному вопросу. Гаджет даже потихоньку двигается сам по себе, приближаясь к телу хозяина, как верный пес к ноге. Но полицейский только кратко поглядывает на экран, не пытаясь ответить.

— Уже прошло три недели, — успеваю я вклиниться в поток его жалоб.

— Да? Ну, хорошо, — не моргнув глазом, нашелся он, снова усаживаясь за стол, — предположим, мы завели дело по розыскной статье. Заметь, — не по уголовке, так как нет оснований, и что дальше? Она — там, а мы — здесь. Как нам ее искать? Ты, что ли, мне командировку на Филиппины выбьешь? Если человек пропал в другой стране, это полномочия их полиции. Понимаешь, неперспективное это дело, и точка! Явный висяк.

Он резким движением засовывает свой телефон, добравшийся до края стола, в карман брюк и пускается в объяснения:

— Каждое отделение полиции вправе работать лишь по своей территории. Ты, конечно, слышала, — это было в центральной прессе. Не так давно нашли тело офицера ФСБ, убитого при исполнении, вроде бы территориально в нашем районе, но вблизи границ области, буквально в нескольких метрах. Так наши спецы на местности определили, что тело было специально передвинуто, изначально лежало на территории области. Ну, мы его комиссионно и возвратили на прежнее место! — Владимир радостно хохочет.

Потом встречается с моим выразительным взглядом и продолжает ближе к делу:

— Маринины коллеги изначально действовали неправильно, по незнанию или намеренно. Если бы они забили тревогу еще в Маниле, если бы местная полиция начала искать в первые же часы — по горячим следам, то, возможно, удалось бы что-то прояснить, а сейчас уже, увы… — он все же достал не перестающий вибрировать телефон и начал быстро писать в нем сообщение.

Ну, а я уже, честно говоря, запуталась в том, кто, что, когда и на чьей территории уполномочен делать по Марининому вопросу. Мне даже припомнилась версия сторонников теории заговора о законах, написанных для России в девяностых годах доброхотами из Штатов. И именно о таких законах, которыми органы власти оказались связанными по рукам и ногам.

— Ты, что, предлагаешь обратиться в частный сыск, что ли? — спрашиваю.

— Хорошая идея, кстати, — сразу же отзывается Вовик. — Но затратная. С другой стороны, сколько заплатишь, столько и отработают, получишь полный отчет. Отношение к уважаемому инвестору заметно иное, чем к массам. Если финансово потянешь — могу дать координаты активных и надежных людей без комплексов.

— Нет-нет, откуда взяться деньгам?

Мы препираемся с ним еще какое-то время, потом я очень кстати вспоминаю милую сердцу школу (чем она дальше — тем милей) и детские шуры-муры, у меня — с другим, и у него, к сожалению, — с другой. И Вова слегка проникается ситуацией и обещает поговорить с экспертом, оставив у себя письма. Мы обмениваемся номерами мобильников, и я пересылаю ему Маринину картинку.