— Зачем же ты тогда сюда приехала?

— Потому что ты просил.

— Потому что ты не можешь сказать «нет».

— Могу.

— Тогда скажи.

— Нет. Нет. Нет.

Окно открыто, ни одна занавеска не колышется. Музыка все неистовее, мужские руки под моим платьем, все эти тряпки, которые лишь препятствие у нас на пути. Кто-нибудь может увидеть нас, услышать, из кофеен внизу, в переулке, и спросить себя, чем это они там занимаются. А потом рассмеяться или, наоборот, покраснеть, тайно мечтая оказаться на месте этих иностранцев, которые занимаются любовью, пока не победят или не сдадутся.

— Выходит, тебя по чистой случайности пригласили концертировать в Праге?

— Хочешь верить, что это случайность?

— Да… Нет.

Он замотал мне простыней рот, чтобы я больше ничего не смогла сказать.

Я не заметила, когда его партитуры успели разлететься по полу — теперь придется повозиться, чтобы сложить все обратно. Ползая передо мной по полу с нотами в руках, он с выражением глубокой сосредоточенности на лице раскладывал их по порядку. Я наблюдала с кровати за тем, как он, по-прежнему голый, ползает на четвереньках. Даже не знаю, что бы я сказала о его теле. Нужно ли его вообще описывать? Оно становится тогда таким жалким, словно все сводится к одной лишь физической оболочке. Напрягшиеся на бедрах мускулы, когда он поменял позу, потянувшись за очередным листком. Тонкая шея, которая напомнила мне породистого кота, когда я впервые увидела его. Бледная кожа — он не любил бывать на солнце. Причина крылась в каком-то кожном недуге, с которым он справлялся с помощью мазей и лекарственных препаратов. Болезнь не заразная, но оставляющая светлые пятна на спине и ниже. Я вытянула ногу и пальцем погладила одно пятнышко. У меня возникло желание сделать нечто такое, что физически невозможно.

— Не сейчас, — сказал он и, рассмеявшись, попытался отпихнуть мою ногу и следом мои руки, отмахнуться от моего лица. — Мне нужно привести все в порядок перед концертом, сходить в душ. Нам пора одеваться, я заказал столик. Слышишь, перестань.

Мы прогуливались рука об руку. Такое бывало не часто, куда реже, чем мы занимались любовью. Если уж на то пошло, то всего один-единственный вечер, после концерта в Эребру, когда ему удалось отделаться от своих коллег-оркестрантов и он шел, держа меня за руку, на глазах у всех прохожих. Тогда это меня смущало. Я никого не знала в Эребру, было темно, и задувал ледяной ветер. Дело было в феврале, и навстречу нам попадалось не так много прохожих, но я все равно видела в их глазах наше отражение. Голограмму. Проекцию. Иллюзию того, что мы пара.

Наверное, мне не стоило называть это любовью. Сколько встреч у нас было? Больше десяти, но меньше двадцати.

И меньше года с тех пор, как это началось.

Должно быть, я обратила на него внимание уже во время того первого концерта. Мужчина, который солировал на кларнете. У него была долгая партия, я в этом уверена, только не спрашивайте меня, кто ему аккомпанировал. Билет мне дала подруга, чей муж заболел, она была знакома с кем-то из оркестра, это был юбилейный концерт, и по этому случаю после выступления состоялась небольшая вечеринка. Потом я осталась на ночь. Он жил в отеле на Королевском Повороте, все это казалось безопасным и одновременно смертельно опасным. Я всегда питала слабость к высоким мужчинам, а тут еще кларнет, который поднимался, обнаженный в своем звучании, и его пальцы, которые летали и нажимали на кнопки, словно он прямо в это самое мгновение изобретал тона и аккорды, или мне только кажется, что во всем этом уже тогда таилось что-то неизбежное. Нечто такое, чем понемногу запасаешься, чтобы в тот день, когда тебя призовут к ответу, было на чем строить себе защиту. После этого я больше уже не могла слушать классическую музыку ни с кем другим и никогда не включала ее дома.

Я покончила с этим прежде, чем мы начали продавать дом. После этого я встретилась с Полем лишь раз. Многие посчитали бы, что я предала Даниеля, но правда заключалось в том, что я не смогла бы предать никого из них.

А теперь вот Прага. Концерт был коротким, он проходил в роскошном вычурном зале в огромном концертном комплексе. На мне было платье из темно-синего бархата, еще ни разу не надеванное, а Поль в своем черном костюме; мы шли по улицам старого города, направляясь в ресторан, где Поль заказал столик. Никто не узнал бы нас здесь. Мы продолжали держаться за руки, ощущение его теплой, но совсем не сильной хватки. Возле крохотной и ужасно старой церквушки он остановился. Серый массив камня со сводчатыми окнами и чрезвычайно заостренной крышей словно приседал между более высокими домами, выкрашенными в нарядные светло-голубые, розовые и белые тона и похожие на пирожные, покрытые сахарной глазурью. Церквушка находилась на перекрестье туристических маршрутов, и мы оказались на пути оживленного людского потока.

— Давай зайдем, — предложил он и притянул меня к себе поближе. Я рассмеялась.