ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Каторжники

КОГДА ЛЮС И ГЕРТЛЮ В СОПРОВОЖДЕНИИ старого полицейского прошли в кабинет Жака Лорана, последний взял большое письмо, лежавшее открыто на столе, положил его обратно в конверт и закрыл в портфеле на ключ, лежавший в одном из ящиков шкафа.

— Вы хотите знать, что там такое? — спросил, улыбаясь, старик.

— Ничуть, уважаемый патрон! — отвечал Люс. — Ваши дела нас не касаются, и…

— Ба-а! — усмехнулся Жак Лоран. — Это между нами-то такая церемония. Вы так же хорошо, как и я, мой дорогой Люс, знаете слабости человеческой натуры и не станете отрицать, что я не мог бы вам поверить. Бьюсь об заклад, что если перед глазами кого бы то ни было медленно складывают письмо, телеграмму или что-нибудь другое в этом роде, то у всякого, независимо от его воли, volens-nolens, как говорят юристы, появляется следующая мысль: «Я очень хотел бы знать, что там такое в этой бумажке, которую так тщательно складывают при мне…» Эта первая мысль рождается у всех людей, каковы бы ни были их характеры и воспитание. А далее, идя в том же направлении, вы можете встретить целый ряд вариаций соответственно тем путям, которые будут избраны каждым человеком, сообразно его темпераменту, образованию и общественному положению: столько различных комбинаций, сколько и людей. В пояснение я скажу вам, что каждый из вас сейчас подумал. При этом я использую то, что знаю о вас, о ваших понятиях, о ваших наклонностях и кое-что еще, что отличает вас друг от друга и составляет вашу индивидуальность. Я только хочу, чтобы вы ответили мне вполне откровенно.

— О, уважаемый патрон! — ответили оба полицейских, чувствовавшие себя, как на угольях, думая о времени, которое напрасно терял старик. Но они хорошо знали своего бывшего начальника: нужно было потворствовать его причудам, раз они чего-нибудь хотели добиться от него.

— Вы, Люс, — невозмутимо продолжал Жак Лоран, — испытав общее для всех людей, как я сказал, чувство любопытства, задали себе вопрос: почему это я спрятал письмо в вашем присутствии. Из боязни, что вы украдкой прочтете несколько строк? И вы сочли оскорбительным для себя, что я не подождал вашего ухода, чтобы спрятать письмо, лежавшее здесь, должно быть, со времени вечерней разноски почты и убрать которое я не нашел нужным до вашего прихода. Не правда ли?

— Честное слово, уважаемый патрон, вы — просто дьявол в человеческом образе!

— Что касается тебя, Гертлю, то хотя ты и не был в течение тридцати слишком лет моим помощником, но я знаю тебя не хуже себя самого: любопытство у тебя проявилось лишь в слабой степени, ибо ты прежде всего человек порядка и дисциплины; ты сказал себе: «Как наш патрон сильно изменился с тех пор, как перестал быть у дела: он может оставлять письма открытыми на своем столе». И ты сделал из этого вывод, может быть и не отдавая себе ясного отчета при этом, что, должно быть, это письмо не представляет особой ценности, между тем, как Люс, наоборот, предполагал, что оно чрезвычайной важности. Ну, я ошибся?

Оба полицейских переглянулись с изумлением и отвечали почти одновременно:

— Это невероятно, патрон!

— Можно бы подумать, что вы читаете наши мысли, — продолжал Люс.

— И надо сознаться, что покой не притупил ваши способности! — воскликнул с восторгом Гертлю.

— В сущности, — снова заговорил бывший начальник полиции безопасности, — вы, может быть, принимаете все это за пустую болтовню, так как я знаю, что вы спешите со мной переговорить. Но ведь именно на изучение мелочей и, по-видимому, ничтожных пустяков обращали свое внимание все гениальные сыщики, так как весьма часто ничтожные факты приобретают вдруг громадное значение. Так вот, предположите, что между другими важными сообщениями, — заметьте себе, что это только мое предположение! — в этом письме имеется следующая фраза: «Сообщаю вам, что сегодня в ночь, между одиннадцатью и двенадцатью часами, Фроле будет убит кинжалом в своем кабинете, в полицейской префектуре».

Оба полицейских, бледные, взволнованные, при этих словах вскочили, вскрикнув от удивления, к которому примешивался даже ужас.

— Что с вами такое? — спросил Жак Лоран с удивлением. — Можно подумать, что вы сговорились не слушать меня спокойно! Я продолжаю: имя убийцы не известно, но про него, — опять-таки все это только мое предположение, — много пишется в этом письме, которое, будучи оставлено на моем столе, было бы прочитано одним из вас. Кем? Я этого не знаю, но, вынужденный высказаться по этому поводу, не поколебался бы допустить, мой дорогой Люс, что у вас любопытство полицейского оказалось бы сильнее чувства сдержанности и дисциплины, между тем как у Гертлю — наоборот, и я уверен, что не ошибаюсь! Используйте подобный метод анализа и вывода из него следствий при расследовании преступления, и вы почти всегда получите удовлетворительные результаты. Теперь, друзья, я не буду вас больше мучить: должен сказать, что, действительно, письмо, о котором я только что говорил, сообщало мне не только об убийстве Фроле, но и об убийстве в ту же ночь Тренкара и нотариуса Пети-Ледрю. Много ли правды во всем этом? Мне чрезвычайно интересно это знать.

— Вас не обманули, уважаемый патрон, — отвечал Люс. — Все, что вам сообщали, так и случилось, точь-в-точь, с теми же подробностями. Мы пришли сказать вам об этом и еще о том, что молодой заместитель главного прокурора приблизительно в тот же час был схвачен какими-то оставшимися неизвестными людьми на Кожевенной набережной.

— Совершенно верно. Это тоже составляет часть сведений, полученных мною!