- Бывший начальник наш, - поймав мой взгляд, пояснил лейтенант. – Его в область перевели год назад, а перед этим вот такое соорудил, деньги оставались на конец года, потратить-то не на что. Не зарплату же сотрудникам поднять. Вот он шурина своего с металлобазы и сосватал.

Я подергал прутья – сдвоенные швеллеры шли с шагом в сорок сантиметров, арматурины двадцатка были пропущены насквозь через отверстия. Расстояние между прутьями было не больше ладони, из такой клетки не убежишь. На двери прутья шли вертикально через уголки, где-то на уровне груди была щель сантиметров в сорок, концы арматурин зачем-то заточили.

Лейтенант, как и обещал, дверь запирать не стал – повернул ручку несколько раз, стальные стержни в полостях швеллеров ушли в бетон и в стороны, в принципе, открыться можно было и изнутри, если аккуратно, не поцарапавшись об острые концы разрыва решетки, просунуть руку. Под внимательным взглядом лейтенанта открыл клетку, а потом закрыл.

Гриша махнул рукой, вышел, заперев за собой дверь в полуподвал. Странно все это. Документы не отобрали, ключи оставили.

В обезьяннике был свой санузел – занавешенный тряпкой унитаз с раковиной сверху, и деревянная скамейка с поролоновым матрасом, с виду – почти новым, вроде ничем не пахло от этого великолепия, так что я прямо в одежде и обуви улегся на тюремное ложе, прикрыл глаза.

Гриша вернулся через минут десять, я еще заснуть не успел.

Пошутил, мол, что я уже тут обживаюсь и потом не выгонишь, оставил бутылку воды, пачку печенья и пару шоколадных батончиков, деньги за сухпаек, помявшись для виду, взял, и снова бросил меня одного.

Голова побаливала, но уже гораздо меньше. Хуже, что начало немного подташнивать, не до рвоты, а словно жирного объелся, вода не помогала, тут хорошо бы чего-нибудь кисленького. Но – чего нет, того нет, так что просто лег на скамейку, положив руку под голову, и уснул.

Проснулся от негромких, но неприятных звуков.

Капитан сидел за столом, пил и закусывал. Перед ним лежала газета с нарезанным салом, кусками черного хлеба и надкусанным соленым огурцом, наполовину пустая, или полная, смотря как считать, бутылка водки стояла на самом краю стола.

Я сел на край скамейки, повращал шеей – мышцы совсем затекли. Голова, будь она неладна, так и не перестала болеть, от вида шпика с жирными блестками хотелось блевать.

- Эй, - позвал я капитана, - товарищ Федоров, долго мне тут еще сидеть?

Капитан что-то неразборчиво пробормотал, запихнул в рот кусок сала, запил водкой прямо из горла, закашлялся. Подошел к двери в клетку, ухватился за прутья руками, потянул на себя. Замычал.

Налитые кровью глаза, совершенно бессмысленный взгляд – тут одной бутылкой явно не ограничилось, бухал этот кэп конкретно и видимо давно. Сколько же я спал?

Судя по смартфону, почти разряженному – часов двадцать. Ого!

Капитан меж тем не оставлял попыток открыть камеру. Или выпустить хотел, или полицейским произволом заняться, не знаю. Дверь не поддавалась, а ручку он крутить отказывался. Я, по понятным причинам, помогать не стал, ну их, этих алкашей, как нальют зенки, такое выделывают, лучше подальше держаться. Отошел подальше от мычащего представителя закона.

В поселке что-то происходило. Через лестничный проем сверху доносились звуки ломающихся конструкций, чьи-то вопли, скрежет, внезапно в здание участка что-то вьехало, судя по силе удара – не меньше чем Камаз, стены слегка тряхнуло. Я даже порадовался, что нахожусь в тюрьме. Утренняя поездка по главной улице давала приблизительное представление о том, что творилось снаружи. И я такой красивый посреди безумия бодрствую. Или сплю?

Нет, на глаз нажал, веко оттянул, за ногу ущипнул, - на сон это не похоже.

В дурке?

Когда это произошло?