Но все же ощущение, что эта справедливость какая-то однобокая, не покидало меня.

А как же те люди, которыми папаша расплачивается за свое благополучие? Они толпились в дальнем конце комнаты, словно бы измазанные какой-то тиной. Пара пенсионного возраста. Девушка. Семья с девочкой. Мне сразу вспомнилась заметка о пропавших дачниках. Они озирались, не понимая, где находятся. Разве это справедливо? Или этому папаше снова помогла нечисть? Или никому она не помогала, кроме самой себя...

Никто нас уже не видел, а из соседней комнаты все исчезли... Дело было сделано. И вдруг все словно сжалось в одну точку, обрушилось вокруг. Хлынуло из всех щелей пестрое безумие, красные колпаки. Завизжало:

— Зимой договор не действует!

Из ниоткуда возникший отец девушки повернулся ко мне с бледным, искаженным от ужаса лицом:

— А почему я здесь? Почему я? Я умер? Я умер? — Голос его сорвался.

Видеть взрослого человека в такой панике было очень тревожно. Тварь за его спиной отпрыгнула, растворилась, впиталась в пол. А красные колпаки, размахивая сковородками, полными раскаленных углей, все визжали, клацая зубами:

— Зимой договор не действует!

Что за красные колпаки? Откуда я их помню?

Они кружили вокруг нас, и было непонятно — я все еще под защитой Справедливости или точно так же в опасности, как этот неприятный мужчина...

И тут он уставился на меня:

— А ты кто? Я теперь как все? Ты тоже умерла?

Мне стало так жутко, что даже в груди все сжалось в холодный твердый ком. И тут меня словно толкнуло изнутри. Сон оборвался.

Вытаращив глаза в темноту, слыша недоброе потрескивание печи, с сердцем, колотящимся у самого горла, я лежала и пыталась справиться с приступом паники.

В голове еще раздавались отголоски хриплого отчаянного вопля: «Я умер? Я умер?»