Вот почему идеи Фрейда привели к появлению современной психологии, а идеи Вишера – к появлению современного искусства. Психология бессознательного и абстрактное искусство – две новаторские идеи начала XX века – были на самом деле двоюродными сестрами, имевшими общего предка в лице философа Карла Альберта Шернера, которого отмечали в качестве предтечи своих ключевых идей как Вишер, так и Фрейд. Вишер называл книгу Шернера 1861 года «Жизнь сна» «основательной работой, увлеченно исследующей скрытые глубины… из которой я получил понятие, которое назвал “эмпатией” или “сопереживанием”». Фрейд в «Толковании сновидений» приводил длинные цитаты из Шернера, восхваляя «основополагающую верность» его идей и описывая его книгу как «самую оригинальную и далеко простирающуюся попытку объяснить сновидение как особую деятельность человеческого разума».
Линия от Вишера к абстрактному искусству пролегает через Вильгельма Воррингера (1881–1965), чья диссертация по истории искусства 1906 года «Абстракция и эмпатия» заключала в себе послание столь же простое, сколь и ее название: эмпатия – это лишь половина вопроса. Воррингер считал, что эмпатия вишеровского толка создает реалистичное искусство, являющееся следствием стремления соответствовать внешнему миру. Художник может чувствовать себя в этом мире как дома, вживаться в предметы, помещать себя внутрь их, а затем обретать себя через связь с ними. Некоторые экспансивные, энергичные, уверенные в себе культуры, с точки зрения Воррингера, порождали таких художников особенно часто, например античные Рим и Греция, а также Возрождение.
Другие личности и культуры, однако, находили мир опасным и пугающим, а их глубинным психологическим стремлением было найти убежище. «Самым сильным позывом» таких художников, писал Воррингер, было «вырвать объект внешнего мира из его естественного контекста» хаоса и бессмыслицы. Эти художники могли изображать козла в виде треугольника, живописать рога изогнутыми линиями, игнорируя настоящую сложную форму животного, или изображать океан в виде бесконечного переплетения зигзагообразных линий, не пытаясь скопировать какие-либо детали его истинного облика. Это – противоположность классическому реализму, абстракция.
Кроме того, Воррингер полагал, что эмпатия имеет «контрполюс» в стремлении к абстракции. Эмпатия была всего лишь «одним из полюсов человеческого художественного чувства», не более веского или более эстетичного, чем остальные. Одни художники творят, врываясь в мир, сопереживая ему, а другие – поворачиваясь спиной и вытаскивая символы из мира (само слово «абстракция» происходит от латинского
В то время как художники начала XX века находили в идеях Воррингера важное оправдание своей деятельности, Карл Юнг разглядел в его психологической теории провидческий элемент. В своем первом очерке, выдвигая теорию психологических типов, Юнг упомянул Воррингера как «ценную параллель» к его собственной теории интроверсии и экстраверсии: абстракция направлена вовнутрь и отворачивается от мира, эмпатия же экстравертна, она входит в мир. Однако понадобился Роршах, художник и психиатр, изучающий психологию восприятия, чтобы сплести из этих волокон единую крепкую веревку.
В Мюнстерлингене у Роршаха были все возможности практиковаться в медицине, однако для того, чтобы получить докторскую степень, он должен был написать диссертацию. Обычно темы диссертаций задавали студентам их профессора, однако, когда пришло время, Роршах предложил своему научному руководителю Блейлеру пять собственных идей.
Набор был типичным для человека, прошедшего цюрихскую школу: наследственность, криминология, психоанализ, литература. Он был намерен изучить следующий вопрос: можно ли предрасположенность к психозу проследить в семейной истории пациента. Роршах собирался использовать для работы архивный материал из Мюнстерлингена или города своих предков, Арбона. Он предложил рассмотреть психоаналитическое исследование дела учителя, обвиненного в преступлениях против морали, а также случай кататонического пациента, который слышал голоса. Роршах был заинтересован работать с материалами о Достоевском и эпилепсии, но надеялся заняться более детально этой темой в Москве. В конце концов, он выбрал самую оригинальную из своих идей, сказав Блейлеру, что он «будет очень доволен, если из этого что-нибудь получится».
Целью диссертации Роршаха, работу над которой он закончил в 1912 году, было определить психологические пути, делавшие возможной эмпатию, как ее понимал Вишер. Название «О “рефлекторных галлюцинациях” и связанных с ними явлениях» может повергнуть в ступор русского читателя, но предметом научной работы было не что иное, как взаимосвязь между тем, как мы видим, и тем, как мы чувствуем.
Понятие «рефлекторные галлюцинации»
Открыв свою диссертацию обязательным сухим обзором литературы, Роршах представил сорок три ярких пронумерованных примера комбинаторного восприятия, в которых зрение скрещивалось со слухом или зрение и слух вместе – с телесными ощущениями или другие пары различных чувств – друг с другом. В качестве первого примера он привел свой собственный сон о разрезаемом мозге. Он быстро отмел простые ассоциации, которые присутствуют в нашей жизни постоянно (например, когда вы слышите, как ваша кошка мяукает в соседней комнате, ее образ встает у вас перед глазами), так же, как отвергал такие ассоциации Вишер. Несмотря на то что рефлекторные галлюцинации включают в себя и ассоциации тоже, Роршах понимал, что существует причина, по которой Б.Г. ощущала удары косы работника по своей шее, а не по какой-то менее значимой части своего тела, – эти ассоциации вторичны. Что делало случай по-настоящему интересным, так это трансформация одного вида восприятия в другой.
Главные примеры Роршаха не находились, как в большинстве исследовании синестезии, на стыке зрения и слуха. Вместо этого они связывали внешнее восприятие с внутренним телесным восприятием. Они включали в себя и кинестезию, наше ощущение движения. Он писал: «Когда в полной темноте я двигаю пальцем взад-вперед вдоль своего предплечья и смотрю в этом же направлении, мне кажется, что я вижу, как двигается мой палец, хоть это и совершенно невозможно», – таким образом, ощущение движения активировало слабое зрительное восприятие, действовавшее параллельно тому, что было известно из опыта. Процесс заучивания песни на иностранном языке или заучивания слов в малолетнем возрасте он также описывал как создание взаимосвязи между звуком и движением, «акустически-кинестетическую параллель», в которой человек слышит слово всякий раз, как открывает рот, чтобы произнести его, и произносит слова, которые сперва слышит в своей голове.
Эти параллели могут действовать в обоих направлениях. Один пациент-шизофреник из швейцарского Золотурна, А. фон А., видел себя самого, стоявшего на улице, когда выглядывал из окна. Его двойник «копировал» каждое его движение, таким образом движения пациента преобразовывались в зрительное восприятие им своего двойника. Это была закольцованная рефлекторная галлюцинация, двигавшаяся по одному и тому же пути. То же самое происходило с шизофреничкой, которая ощущала в своем теле движения других людей.
Связывая зрение и движение в единый путь эмпатии, Роршах использовал работы малоизвестного норвежского психофизика Джона Мурли Вольда, чей двухтомный трактат о сновидениях полностью игнорировал Фрейда и фокусировался на вопросах кинестезии. Мурли Вольд описывал бесчисленные эксперименты, в процессе которых тело спящего человека было связано или плотно обмотано, а увиденные им сны подвергались анализу на предмет того, сколько движения они в себе содержали. Некоторые из этих экспериментов Роршах повторял на себе. (Один из получившихся снов был о том, как он наступил на ногу пациенту, у которого была такая же фамилия, как у его начальника.) Сложно представить себе две теории, сильнее отстоящие друг от друга, чем теории Фрейда и Мурли Вольда, но Роршах объединил их: «Анализ сновидений по методике Мурли Вольда ни в коем случае не исключает психоаналитической интерпретации этих сновидений… Аспекты его теории являются частью строительного материала, символы являются рабочими, комплексы – прорабами, а психика спящего человека – архитектор, создающий структуру того, что мы называем сном».
Роршах приложил все усилия, чтобы представить эти механизмы как универсальные. Только под конец работы над диссертацией он пришел к пониманию, что, возможно, не все обладают теми же способностями, что и он. «Мое отношение к рефлекторно-галлюцинаторным процессам может показаться некоторым читателям субъективным – например, тем, кто воспринимает мир аудиально (людям аудиального типа), – поскольку эти строки написаны человеком, который в собственной жизни первым делом опирается на моторику (то есть относится к моторному типу), а во вторую очередь – на зрительный опыт (визуальный тип)». Он не давал определения того, что понимает под приведенными типами, но отчетливо представлял – хоть и неуверенно, – что разные люди испытывают разные проявления «параллелей». Поскольку в основе его новых психологических идей лежали его собственные таланты к мимикрии, созданию реалистического искусства и эмпатии, он неохотно признавал, что они, возможно, являются его персональной особенностью.
Как многие диссертации, работа Роршаха заканчивалась, не объяснив предмета полностью. Он был вынужден существенно сократить итоговый объем, и на протяжении диссертации дважды признался, что при «относительно небольшой выборке примеров» было «практически невозможно» прийти к каким бы то ни было окончательным выводам. Однако, обращая столь пристальное внимание на специфические ощущения и их едва уловимые преобразования, он начал видеть лежащие в их основе процессы, заложив фундамент для более глубокого синтеза психологии и зрительного восприятия.
Глава восьмая
Самые темные и многослойные наваждения
В 1895 году по горной деревушке Шварценбург в северной Швейцарии поползли тревожные слухи. Женатый мужчина шестидесяти одного года, Иоганнес Бинггели, был главой общины верующих, известной как Лесное братство. Он был мистиком, проповедником и автором различных памфлетов, которые диктовал ему Святой Дух. По профессии этот человек был портным, и местные жители иногда нанимали его, но обычно лишь для того, чтобы предсказывать выигрышные номера в лотерее. Члены братства – девяносто три человека – общались преимущественно друг с другом.
Потом одна из участниц братства – по фамилии Бинггели, как и ее отец, – была арестована за сокрытие рождения своего ребенка. Двумя годами ранее она в течение восьми дней не могла справлять малую нужду, и Бинггели сказал, что ее влагалище запечатано заклятием, которое он «снял», вступив с ней в половую связь. Она исцелилась, но их сексуальные отношения продолжились. Другие члены коммуны стали рассказывать истории о том, что Бинггели использует сексуальные контакты как средство для изгнания бесов из женщин и молодых девушек. Власти установили, что внутри братства функционирует эзотерическая секта, участники которой поклоняются Бинггели как «Слову Божьему во плоти». Его половой член считался «Стрелой Христовой», а его моча – «Небесными Каплями» или «Небесным Бальзамом», имевшим целебные свойства: его адепты пили ее либо применяли наружно, чтобы побороть болезни и искушения. Утверждалось, что он способен по собственному желанию испускать красную, синюю или зеленую мочу, и иногда она использовалась вместо вина на ритуалах коммуны.
Было установлено, что Бинггели регулярно совершал кровосмесительные акты со своей дочерью в период с 1892 по 1895 год. Из трех ее незаконнорожденных детей как минимум один, а возможно, двое были от него. После ареста он давал противоречивые показания: говорил, что не делал этого; что делал – но только во сне, чтобы защитить ее от демонов, принимавших облик кошек и мышей; что к нему нельзя применять законодательство, потому что он не такой, как все остальные люди. Бинггели был признан сумасшедшим и отправлен в ближайший дом умалишенных – в Мюнсинген, где провел четыре с половиной года, с июля 1896 до февраля 1901 года.