Маша

Ингигерда – шведская принцесса, вышедшая замуж за Ярослава Мудрого, получила в приданое земли, которые мы привыкли считать Ленобластью. Говорили, что Ингигерда была умнее великого князя, своего супруга, и это – несмотря на данное тому прозвище. Принцесса возглавляла войска, мирила древнерусских князей и, наезжая с визитом в Новгородскую республику, поддерживала тайную любовную связь с изгнанным норвежским королем Олафом. Говорят также, что в честь ее и были названы эти земли Ингрией, или Ингерманландией. Так звал их и Петр, возведший здесь форты и огненные батареи, чтобы защищать свой новорожденный город с моря. Петербурх – именинник. Младенчик-уродец, искусственное существо с большой головой и нежизнеспособным тельцем. Кажется, вот-вот и сам он погрузится в трясину малярийных болот, а наутро рассеется морок, развеется туман – и нет его, Петра творения. Нет и не было. Останутся лишь хлипкие березовые стволы да чавкающая, пускающая пузыри торфяная топь. Никакого Питера. Одна сплошная Ингерманландия.

Сквозь запотевшее автобусное стекло Маша видела ставшую за последние дни привычной серую гладь залива, на которую хлопьями сыпал снег. Почти неразличимы сквозь эту густую снежную канитель островки бывших оборонных фортов. Хотелось спать – не спасала даже принятая на грудь огромная чашка кофе в придорожном кафе-заправке, куда они, окоченевшие, добрались по идущему вдоль шоссе перелеску. Время оказалось уже совсем приемлемым для завтрака – часов семь. В кафе толпились завсегдатаи: водители фур, они же – любители обжигающей яичницы. Один из них и подбросил девушек до автобусной остановки…

В автобусе Ксюша – очевидно, от пережитого испуга – разговорилась с интеллигентно выглядящей дамой лет шестидесяти в пальто с лисьим воротником и двумя набитыми снедью полиэтиленовыми пакетами, предусмотрительно зажатыми на полу между ног.

– Это вам с Купеческой гавани надо, с южной части острова. Там такая красота – маяк белый, деревянный, сами увидите. Все рядом с ним фотографируются. Потом еще – бывшие Рыбные ряды. Ну и Голландская кухня – где готовили для морячков. На деревянных-то кораблях разводить огонь не разрешалось.

– А почему кухня – голландская? – проявила вежливый интерес Ксюша.

– Так русские-то по трактирам кашеварили. А голландцам наша стряпня на постном масле поперек горла стояла. Вот и питались отдельно.

Ксюша вежливо кивала. Маша же отвернулась к окну – думать о том, что вскоре вновь придется выйти не просто под снег, а сесть в катер и плыть по этим стальным стылым волнам в сторону последнего места работы Аршининой, не хотелось.

Но все оказалось еще хуже – на продуваемом пирсе не нашлось ни одного зазывалы, предлагающего туристам совершить экскурсию по романтически разваливающимся фортам Кронштадта. Что, собственно, и не удивительно: и не сезон, и непогода. Почти потеряв надежду, Маша подошла к неопрятному старику в ветровке, смолящему сигарету на скамейке в Петровском парке: не знает ли он кого-нибудь, готового свозить их в Ушаковский форт?

– Чего там глядеть-то? – сплюнул мужик в сторону.

Маша проследила, куда упал желтоватый плевок, и вновь повернулась к собеседнику: маяк. Им интересен маяк.

Старик смерил ее чуть презрительным взглядом: туристьё неугомонное! Сурово кивнул:

– Ладно, довезу.