– Да нет же, нет. Ты правда для меня самый близкий человек. Я возьму тебя в жены независимо от того, дашь ты мне это снадобье или нет. Ну, перестань, не плачь, не могу смотреть, как ты плачешь.
Девочка вдруг замерла и мигом перестала плакать. Ни всхлипов, ни капель слез, только лицо мокрое и глаза красные.
– Значит, правда любишь?
Святослав помедлил и ответил:
– Да, люблю.
Как друга, подумал он про себя. Но с учетом того, какой она красивой подрастает, то не за горами тот день, когда он и правда посмотрит на нее как на женщину. В шестнадцать она будет уже настоящей женщиной, здесь девочки быстро взрослеют. Впрочем, как и в нашем мире.
Аленка прижалась к его груди и замерла.
– Хорошо с тобой. То плакать, то смеяться хочется, и не знаю, что больше. Так и переполняет всю. Принесу я тебе то снадобье, только больше ложки его не давай никому, а то человек страшной смертушкой к чурам уйдет. Пора мне, пойду, а то мамушка уже заждалась, наверное.
Снадобье и противоядие Аленка принесла на следующий день. Провалялся в постели Святослав еще два дня, приходя в себя, а после приказал кухарке испечь пирог с орехами и медом. Третьяк, хоть и растет будущим воином, но, как и любой подросток, обожает сладкое, а тут им детей не часто балуют. Святослав в честь выздоровления принес пирог всему десятку, убивая как бы двух зайцев: с одной стороны, подкупить парней, а с другой – вывести Третьяка из игры. Самое сложное было провести часть с Третьяком и не отправить в сортир весь десяток. То есть нужно было провести точечную операцию и при этом чтобы на него никто бы не смог подумать. Первоначально Святослав хотел подлить снадобье в пирог, но передумал, уж очень явно будет выглядеть, если Третьяк съест угощение от Романова и сляжет с хворью. Тут сыщиком не нужно быть, чтобы раскусить преступника. А как тогда? И придумать нужно что-то очень быстро, потому что послезавтра старшим над ними снова поставят сконца из хирда Сигурда. А это значит, что снова будет поединок с Третьяком. Нравится сконцам, как этот полянин метелит родича Скулди. Потому, после того как все занялись пирогом, Святослав предложил отойти Третьяку в сторонку. Парень согласился, взяв с собой пирог, и они отошли к бадье с водой, где поили лошадей.
– Слушай, я знаю, что ты меня недолюбливаешь. Но я ведь и не девка, чтобы меня любить. Я понимаю, что ты метил на место десятника, а назначили меня и, как ты полагаешь, назначили исключительно по-родственному, а не за мои заслуги.
Парень презрительно улыбнулся и как ни в чем не бывало откусил кусок пирога. Так и захотелось заехать по этой наглой роже. Разговаривать он не хочет…
– У меня есть к тебе предложение. Ты хочешь быть десятником, и я хочу быть десятником. Но пока я жив, десятником тебе не быть, ты пойми это. Мой дядя – воевода боярина, у него свой хирд. Каким бы я ни был ужасным десятником, меня не снимут, такова суть происхождения. Я родственник воеводы, ты сын смерда. Понимаешь разницу?
Парень вытащил пирог изо рта и, оскалившись, придвинулся к Романову, схватив рукой его за рубаху.
– Вот видишь, даже сейчас видна между нами разница. Благородный человек умеет разговаривать и договариваться, а простолюдин способен только кулаками махать.
Третьяк отпустил рубаху Святослава и отошел на шаг, недоверчиво разглядывая своего противника.
– И что ты предлагаешь? Может, убить тебя? Ты же сам сказал, что пока ты жив, мне не видать места десятника.
Святослав покачал головой, как бы раздумывая.
– Убить? Нет, слишком варварский метод, к тому же тебе придется бежать отсюда. Дядя Скулди будет обязан за меня отомстить. Я предлагаю тебе Божий суд. Мы оба выпьем из этой склянки.
Святослав достал из пояса склянку с зельем и покрутил им перед носом Третьяка.
– Если Бог на твоей стороне, то с тобой ничего не случится и зелье подействует только на меня, ну а если на моей стороне, то сам понимаешь, все будет наоборот.