Он начал без предисловий:
— Я нашел кое-что у отца в гардеробной, и у меня есть к тебе несколько вопросов.
Ни «здравствуй», ни «как дела». Резко и отрывисто. Ей не нравилось, когда он говорил таким тоном.
Эхо их последнего разговора еще висело в воздухе. А осуждающие взгляды Яна-Эрика продолжали прожигать ее насквозь и говорить то, о чем молчали слова:
«А Аксель?!» — хотелось кричать Алисе. Почему он ни в чем не виноват? Это он своим эгоистичным поведением и образом жизни отнял у Анники все!
Все без исключения.
Непотопляемый крейсер, который идет напролом к славе, равнодушно глядя, как все вокруг тонут…
Но Алиса ничего не сказала. Она молча выслушала обвинения, а потом позволила Яну-Эрику уйти.
…В живых может остаться лишь тот, кто станет его частью и будет кормиться с его руки.
— Зря ты роешься в гардеробной. Ничего хорошего там нет.
— Я нашел письма какой-то Халины. Тебе об этом что-нибудь известно?
Имя как удар в диафрагму. Сколько лет она его не слышала? По негласному договору, они постарались вычеркнуть его из памяти. Но даже преданное забвению, оно росло как раковая опухоль. Прошел тридцать один год, а она так и не знала правды.
Случилось ли
Было время, когда они в горячечном дурмане пытались восстановить прежний порядок, разрушенный новой реальностью. Как заколдованные, они повторяли определенный набор действий, которым хотели оградить себя от последствий случившегося. Но как можно вернуться к жизни, если не знаешь, нужна ли она тебе?
— Нет, я ничего про эту женщину не слышала.
— Письма написаны в семидесятых. То есть это имя тебе незнакомо?
— Нет.
Значит, он хранил ее письма! Как это на него похоже! Надо как-нибудь пойти в дом — посмотреть, не оставил ли он еще что-нибудь из того, что не должно никому попасться на глаза.
— Письма были не распечатаны, так что он их даже не читал. Я просто подумал, может, тебе известно, кто она.