– У меня и другие дела есть! – бросает он резким тоном.

Если бы это было на сто процентов правдой, мы бы не сидели здесь, в его машине на стоянке, под проливным дождем, в день, когда весь район восстал против социального плана, который он обязан реализовать при помощи сил порядка. Да, тут у него концы с концами не сходятся.

Я ничего не говорю, потому что знаю, что Кузен встревожен. Несмотря на мое стремление действовать быстро, как можно быстрее, это верный способ все провалить.

Последний раз Кузен видел меня вчера на скамье подсудимых. Он свидетельствовал в мою пользу по приказу своего патрона. И вот двадцать четыре часа спустя он обнаруживает меня, когда я пытаюсь набить морду охраннику его бастующего завода и вид имею довольно взъерошенный. Ничего хорошего это не предвещает. Если уж я здесь, значит буду чего-то требовать. И это его удивляет, нашего святого Поля[41]. С того момента, как я увидел его входящим в зал суда, я знаю, что вызываю в нем настоящую ярость. Ведь он отлично понял, что его поимели. Только не знает, до какой степени, и это его интригует. Ему не терпится узнать. На самом деле требовать должен бы он. Он оказал мне услугу. Он принял активное участие в моем освобождении, а я, со всей очевидностью, являюсь протеже его босса, который ради меня из кожи вон лезет. Но он не представляет, чего должен требовать, наш Кузен. Обнаружить меня здесь, с видом загнанного зверя… мир перевернулся. Мое терпение окупается. Кузен начинает заводиться.

– Во время захвата заложников, – спрашивает он, – вы ведь нарочно меня отпустили?

– Скажем, я не стал возражать.

– Вы же могли в меня выстрелить.

– Это было не в моих интересах.

– Потому что вам было нужно, чтобы кто-то сбежал и вызвал полицию. Все равно кто. Я или любой другой.

– Да, но предпочтительнее вы.

Я глянул на рукав пиджака, кровь еще шла, я снова приложил его к ране и прижал покрепче. Кузена нервируют мои манипуляции. Они вынуждают его ждать. А я вынуждаю себя тянуть время, и это непросто, потому что мои глаза не могут оторваться от часов на приборной панели. Николь. Минуты тянутся одна за другой. Я продолжаю с рассеянным видом:

– Мне было приятно, что вы станете героем дня в глазах вашего патрона. Как раз то, что вам было нужно, чтобы вас приняли обратно в фирму, на которую вы добровольно горбатились долгие годы. Мне понравилось, что именно вы решились первым. Вы были моим любимчиком. Моим фаворитом. Солидарность безработных в некотором роде.

Кузен вертит эту мысль так и этак в своем необъятном черепе:

– Что вы забрали у «Эксиаль»?

– А вы откуда знаете?

– Да ладно вам!

Кузен задет.

– Александр Дорфман организует пресс-конференцию, чтобы во всеуслышание объявить, что «Эксиаль» отзывает все иски, он требует от сотрудников дать обеляющие вас показания во время процесса… Нетрудно понять, что вы его чем-то держите. Вот я вас и спрашиваю: чем именно?

Настал великий миг. У меня остается пятнадцать минут. Я закрываю глаза. Смотрю на Николь. В ней все мое мужество. И спокойно задаю вопрос:

– Интересно, какую мину скорчит Дорфман, когда узнает, что мы с вами были заодно?