1

Я никогда не был жестоким человеком. Как бы далеко я ни забирался в своих воспоминаниях, убить мне никогда никого не хотелось. Вспышки гнева случались, не спорю, но не желание действительно причинить кому-то зло. Уничтожить. Поэтому тут я поневоле сам себе удивился. Жестокость – она как алкоголь или секс, это не явление, а процесс. Ей поддаешься почти незаметно, просто потому, что уже созрел для этого, потому, что все происходит в должный момент. Я сознавал, что вышел из себя, но и подумать не мог, что это состояние перерастет в холодное бешенство. Что меня и напугало.

А еще то, что обратилось оно на Мехмета, если уж честно…

На Мехмета Пехлевана.

Он турок.

Живет во Франции уже десять лет, но словарный запас у него беднее, чем у десятилетнего ребенка. У него всего два способа самовыражения: или орать, или ходить с кислой рожей. Когда он орет, то мешает французский с турецким. Никто ничего не понимает, но всякий легко догадывается, чтó он о нем думает. В «Фармацевтических перевозках», где я работаю, Мехмет занимает пост контролера, и согласно законам, близким к дарвиновским, всякий раз, когда его повышают по службе, он тут же проникается глубоким презрением к своим прежним сослуживцам и смотрит на них как на червей ползучих. Я часто сталкивался с этим феноменом на протяжении своей карьеры, и не только со стороны бывших эмигрантов. В сущности, такое свойственно многим, выбившимся из низов. Стоит им продвинуться наверх, как они отождествляют себя со своими боссами, да еще с такой силой убеждения, какая самим боссам и не снилась. Этакий «стокгольмский синдром»[1] перенесенный на служебные отношения. Только не надо путать: Мехмет не воображает себя боссом. Все закручено еще интересней: он воплощает собой босса. Он «представляет» босса, когда того нет на месте. Разумеется, на таком предприятии, как наше, где работает около двухсот наемных сотрудников, никакого босса в прямом смысле слова нет, есть только начальники. Однако Мехмет слишком преисполнен сознания собственной значимости, чтобы отождествлять себя с каким-то простым начальником. Поэтому он отождествляет себя с некой абстракцией, высшим концептом, который он именует Дирекцией, что полностью лишено смысла (здесь никто в глаза не видывал ни одного из директоров), но весьма многозначительно: Дирекция – это звучит как Путь, Предназначение. На свой манер Мехмет, поднимаясь по лестнице служебной ответственности, приближается к Богу.