Ну, а после дощаники выкатились на широкую равнину. Самое райское место в этой стране. Желто-бурый Шунгал вливался в темный Амур, две реки распадались на десятки проток, которые петляли невероятными узорами по плоской, как сковорода стране. Сентябрь близился к завершению, а здесь будто лето еще не закончилось.

И здесь жили дючеры. Не такой свирепый народ, как дауры, но здесь Кузнец приказал быть осторожнее вдвое больше прежнего. Дощаники не спешили, часто таились в заросших протоках, а вперед высылали сторожу. Потому в землях дючеров можно было нарваться на богдойцев, кои себя манджурами именуют. Казаки с ними уже бились. Одолевали, конечно, но богдойцы — такой враг, что лучше его обойти. У них и конное латное войско есть, а, по слухам, и большие корабли имеются. Пищалей мало встречается, зато есть пушки: большие и малые. А к ним ядер и порохового зелья в избытке.

Несколько поятых языков порознь подтвердили, что богдойцев в их землях сейчас нет. Тут-то русское войско и развернулось. Просторные дючерские селища захватывались одно за другим. Где-то местные лезли в драку, где-то укрывались в топких зарослях. Но главное — хлеба здесь вызревали скорее, чем выше по реке — и казакам достался новый урожай. Сжали еще не всё, но русским хватило с избытком. Да что там — на всю зиму хватит!

— Не рубите сильно людишек! — увещевал своих Кузнец. — По весне за остальным урожаем придем. Кто его соберет, коли не они?

Казаки смеялись и прятали сабли в ножны. Далее решили идти на самый низ Амура, на рубеж с землями ачанскими и гиляцкими. Народишко там поспокойнее и посмирнее будет. Река рыбой весьма богата, есть местные осетры ростом более человека. А по берегам много леса древнего: будет из чего и зимовья собрать и строевого леса на новые дощаники запасти.

Удача гналась за Кузнецом: зима удалась тихой и мирной. От болезней и холоду померло совсем немного народу. Дючеры и натки с верхов на рожон не лезли, просто по лесам разбегались. Слава Богу, богдойцы-манджуры тоже не пришли, как то случилось пару годов назад. Охочие промысловики ходили в леса и били пушного зверя. Даже в казну десятину щедро отдавали, пополняя ее рухлядью. Памятуя, что зерна на Амуре становится совсем мало, Онуфрий настрого запретил курить вина. Конечно, по-тихому хлеб в хмельное перегоняли, но до голода не дошло, Господь оборонил.

У кочевых тунгусов забрали сани в олешками и ходили по льду Амура чуть не до восточного моря. Там встретили новы роды гиляцкие, которых еще к шерти не подводили. Пытались объясачить их, но береговые гиляки оказались больно легкими на подъем. Кого-то вынудили поделиться соболями (правда, старыми), но аманатов брать не стали. Те гиляки жили в полнейшей дикости, понимания лучших людей не имели. Обзавелись толмачом, коему обещали подарить самопал — да и всё.

Петриловский изо всех сил пытался восстановить ясачную книгу. По весне-то надо племена обходить. Зимняя охота закончится — и у всех в избытке станет хорошего меха.

Едва дело на весну повернуло, Онуфрий велел из подсохшего леса новые дощаники ладить. Казаки изо дня в день смотрели на бесконечную шугу и ждали, когда уже Амур очистится. Запасы хлеба иссякали, следовало их пополнить. Да и государеву службу нести.

На реку вышло более двух десятков больших дощаников, не считая мелких лодок. Те противу течения плохо выгребали, так что веревками цеплялись. Так, с песнями и шутками, шли в знакомые места. Вокруг мир наливался майской зеленью. Прошли высокую гору, за которой таилась речка Ушура, совсем скоро должен появиться широкий Шунгал. Дощаники неспешно шли по самой широкой части Амура, к северу от целой горсти заливных островов. Вдруг из тесной протоки прямо к ним навстречу рванули суда. По виду — дощаники, только кривослаженые и вовсе без парусов. Гребцы гнули весла от натуги, так рвались к амурскому воинству.

— Две… Не, три, — счёл чужаков Васька Панфилов. — И людишек с полсотни. Пальнем?

— Погодь, — остановил Кузнец есаула, заскучавшего по славным дракам. — Пусть мужики полегче гребут. Подождем всех. Да приглядимся.

Не зря приглядывались. На лодках точно были русские люди. Только кто? Когда близко встали, Кузнец ясно видел морды незнакомые. Да и сами люди больно обношенные. Тут одна из лодок пошла вперед.

— Смотри-ка, атаман! — захохотал Панфилов. — Иуды! Вон Тютя, а этот — Козька, который Терентьев. И…

— Дурной, — договорил за казака Кузнец. — Оба толмача, что вечно грызлись меж собой, в одной лодке. Сдружились, черти.

Лодка подтянулась к атаманскому стругу.

— Поздорову, Онуфрий, — негромко заговорил Сашка Дурной.

— И тебе не хворать, — процедил Кузнец. — Чего приперся?

— Поговорить надо.

— А есть об чем?