– А у нас теперь не станица, а лазарет в осаде. Цесаревич из лучшей гостевой комнаты в трактире ни разу, как туда его завели, не выходил. Засел там с господами офицерами. У Сычёва губернатор, адмирал да штабс-ротмистр раненые лежат. Все тяжёлые, но жить будут. Доктор Рамбах так сказал. Третий генерал по станице носится, как наскипидаренный. Всех в бараний рог скрутить или на каторгу отправить обещает. Вокруг станицы патрули из казаков. Улицы заставами да телегами перекрыты. Жуть! Не только я, старики такой суматохи припомнить не могут.

– Где хунхузы? – просипел я.

– Ушли варнаки. Кого не постреляли, те ушли. За реку ушли.

Мария положила руку мне на лоб, прислушалась к чему-то.

– Всё! Хватит разговаривать. Из твоих только Антип тяжело ранен, но оклемается. Ему доктор из свиты государя наследника операцию сделал. Кольке Подшивалову плечо пуля по касательной задела. Вовке Лескову щепой лоб разодрало. Ромке кончик уха отстрелили. Будет теперь Одноухим Лисом. Женька Савин упал на палубе неудачно и ногу подвернул. И всё. Все остальные целые. Давай спать!

Марфа-Мария склонилась надо мной, и через мгновение я утонул в её черных глазах, проваливаясь в забытьё.

В следующий раз очнулся, когда в комнате уже хозяйничал сумрак. Оглядел уже внимательным образом комнату. В ней я не был в первое посещение Марии больше двух лет назад. Повернув голову направо и налево, увидел, что широкая койка, на которой я лежу, в комнате одна. Есть ещё пара тумбочек по бокам от кровати, большой стол, шкаф и множество полок, на которых громоздились какие-то склянки. На натянутых вдоль стен веревках под потолком сушились пучки различных трав, приятный и несколько одуряющий запах которых стоял в комнате.

«Видимо, у Марфы-Марии это и приёмная, и лаборатория, и койко-место для больных, – подумал я. – Меня в прошлый раз здесь на кровать не уложила, на лавку в передней комнате тулуп кинула».

Видимо, услышав, как я завозился, в комнату вошла знахарка.

– Проснулся, гвардии подполковник? – с усмешкой спросила она. – Вовремя, сейчас поедим. А то ты более суток без крошки во рту.

– Не называй меня так, – с трудом ворочая языком, ответил я.

– Не бойся, Тимофей. Нет в доме и рядом никого. Одни мы. Тем более, мне вместе с тобой у психиатра или жандармов на допросе оказаться не хочется. И так два с лишним года с вопросами к тебе не приставала. Теперь ты в моей власти, у-у-у… – изобразив страшную, по её мнению, гримасу, Мария рассмеялась. – Пока не расскажешь, как в будущем лечат, не отстану.

– Расскажу, куда я денусь. Только я больше пациентом был. Немного знаю, как оказывать первую медицинскую помощь при ранении. И всё.

– Это тебе только кажется, что ничего не знаешь. Твой набор первой медицинской помощи, как ты его назвал в своей школе, уже все казаки с собой берут, когда на охоту собираются. А в последнюю поездку в Благовещенск на ярмарку все семьи в дорогу с собой брали. И в других станицах округа уже использовать начали. А ты говоришь, ничего не знаю. И руки теперь часто моют, и воду, которая для питья, отстаивают и кипятят. Я такого за пятнадцать лет, что живу в станице, добиться от казаков не могла. – Мария с грустью вздохнула. – А ты в школе ввёл такой порядок, и казачата понесли его в семьи. И прижилось. В этом году ко мне и Сычёву ещё ни один пациент не обратился с расстройством желудка. Вот такая статистика.

Я внимательно посмотрел на Марию. Всё время, что я был с нею знаком в этом теле, меня мучило какое-то несоответствие её внешнего вида, речи, поведения уровню станичной знахарки. В тот раз, когда я ей открылся, больше говорил, а она слушала. Сегодня слушал я, и у меня всё больше возникало вопросов к Марии.

– Мария, а ведь ты из благородных?! – просипел я.

– А вот это не твоего ума дело, – Мария-Марфа с усмешкой щёлкнула меня по носу. – Кто я есть, знал только батюшка Пётр, когда я пришла в станицу, царствие ему небесное, а теперь знает протоиерей Александр. Да и то не всё. Для всех остальных я Марфа-Мария Соколова – станичная знахарка-бобылка тридцати семи лет от роду. Всё! Сейчас кормить тебя буду, а потом ещё немного поговорим.

После ужина, который состоял из куриного бульона, мелко порубленного куриного мяса и небольшого кусочка хлеба, была стеснительная для меня и привычная при уходе за ранеными для Марии процедура отправления мною естественных надобностей.

– А теперь рассказывай, – Мария, поставив рядом с кроватью табурет, грациозно присела на него. – У тебя там в твоём мире тоже было нападение на цесаревича и нашу станицу? Поэтому ты всех предупредил?

Удивительные глаза этой женщины черными омутами смотрели на меня в ожидании интересного рассказа.