Ренни проходит в комнату, закрывает дверь и садится на край кровати. Через некоторое время открывает сумочку. Из заднего кармашка на молнии достает бумажный кулек, который ей сунула Лора, и разворачивает его. Именно то, что она и ожидала увидеть: пять косяков, туго и профессионально набитых. Она благодарна.

Ренни берет один и запаливает его деревянной шведской спичкой. Выкуривает немного, как раз столько, чтобы расслабиться, откладывает его и прячет оставшуюся половину и остальные четыре косяка в средний ящик бюро. Она снова ложится на кровать, слушая как по все еще живому телу бежит кровь. Она думает о клетках, шелестящих в темноте, периодически заменяющих друг друга, и о тех злокачественных, которые еще там остались, а может, и нет, размножающихся с бешеной энергией, как дрожжи. Они будут светиться ярко-оранжевым светом при одном освещении, и ярко-голубым при другом, как солнечный конратип при закрытых глазах. Красивые цвета.

Теперь, говорят, разрешают травку в больницах, в самых безнадежных случаях, это единственное, что избавляет от тошноты. Она представляет себе баптистов и просветерианцев, которые уже не сидят на своих пуританских скамьях, а лежат рядами в белых чистых раскладных кроватях, накаченные под завязку. Конечно, это называется по другому, достойно по-латински. Ренни гадает, столько боли она сможет вынести прежде, чем сдастся, прежде чем отдаст себя в руки всех этих зондировщиков, разметчиков, резчиков. Их врачуют, как говорят о пьяницах, которых откачивают, о котах, которых кастрируют.

— Ты чувствуешь это ко мне, потому что я твой врач, — сказал Дэниэл. Я твоя мечта. Это нормально.

— Не хотелось бы казаться грубой, но если бы мне захотелось помечтать, разве я выбрала бы вас?

Хорошо бы кто-нибудь лежал с ней в постели. Все равно, кто, лишь бы он лежал спокойно. Иногда ей хочется просто быть спокойной.

— Ты держишь меня за игрушку, — сказал Джейк. — Почему бы тебя не начать снова сосать палец?

— Тебе бы не понравилась такая замена, — сказала она. — Что плохого в спокойных дружеских отношениях?

— Ничего, — сказал он, — но не каждую ночь.

— Иногда я думаю, что не особенно тебе нравлюсь, — сказала она.

— Нравишься? Это то, чего ты хочешь: нравиться? Неужели не лучше, когда тебя страстно и зверски желают?

— Да, — сказала она, — но не каждую ночь.

— Так было до. После, — сказал он, — ты себя отрезаешь.

— Плохой каламбур, — сказала она.

— Никогда не давай сосунку перевести дыхание, — сказал он. — Что я могу поделать, если ты не даешь мне до себя дотронуться? Ты даже не хочешь об этом говорить.

— В каком аспекте ты хочешь это обсудить? Случаи рецедивов? Мои шансы на выживание? Тебе нужна статистика?

— Прекрати отпускать плоские остроты.

— Может я шучу плоско, но у меня это сидит в печенках. Поэтому я не хочу ничего обсуждать. Я знаю, что шутки у меня плоские, поэтому лучше помолчу, если ты не возражаешь.

— Как ты себя чувствуешь, — спросил он. — Попробуй поговорить об этом.

— Как я себя чувствую? Великолепно. — Просто великолепно. Я чувствую себя как красотка с отличным телом. Как ты ожидаешь, чтобы я себя чувствовала?