— Собрание закрыто, — сообщил Директор, сделав попытку встать из-за стола. К нему тут же подскочили двое крепышей, подхватили под руки и повели к выходу. Походка у него была тоже далеко небодрая. Во всяком случае, он шел до двери дольше, чем вел только что закончившееся эпохальное собрание. Его буквально несли.
Тени исчезали в полдень. Они уходили не прощаясь. Зал стремительно пустел. Я же, несмотря на солнце близкое к зениту, упорно отказывался признавать себя тенью. В конце концов, перестав быть редактором, я остался акционером.
Бороться. Бороться. Бороться. Бороться…
Бубны, барабаны, трубы, все, что может звучать…
— Вы что-то сказали?
— Послышалось.
— А-а-а… — Финдиректор изобразил нечто вроде понимания и поерзал на стуле. Он, как и я, остался на своем месте.
По всему выходило, что место звезды перешло к нашему гению счетов и балансов, который в отличие от всех прочих давно уже не скрывал своего мнения о Шуре и обо мне. Правда, он свое отношение замалчивал, отдавая предпочтение гримасничанью. Его морщинистое, безвозрастное лицо человека «за пятьдесят» очень подходило для того, чтобы лепить маску брезгливости. За сухость характера, голоса и кожи Шура наградил его кликухой «Сухарь». Помню еще, Шурка говорил, что «…наш финансист сухарь редкий, не ржаной, а пшеничный, из твердых сортов». И еще очень важное портретное замечание. Он был женщиной. Но назвать его — «женщина» — равносильно надругательству над всей женской частью населения Земли. Пожалуй, только то, что она носила юбки «чуть ниже колен» позволяло идентифицировать ее как представительницу «слабого пола». Всегда хотел ее спросить, почему она так и не воспользовалась достижениями пластической хирургии? и где она прячет свою метлу? Ведьма.
— Итак, продолжим, — заскрипела Сухарь, как только насладилась моим непониманием происходящего. — Государство выставляет «Президент-Шоу» налоговые претензии.
— Они сума сошли, — констатировал я, не повышая голоса. Даже если бы я захотел его повысить, у меня не получилось бы. Здорово мешали улыбка и предчувствия. — А как же договоренность, что нас трясти не будут. Мы еще в самом начале о льготах…
— Они были, — взяв пример со Шнитке, разъяснил ситуацию молодой человек обозначенный гостевым бэйджем как «Иванов». — Теперь льгот нет.
Глубокомысленного ударения или еще более глубокомысленной паузы он не сделал. Уж какая тут глубина! Сплошное мелководье. Теперь нам вместо «договоренностей» насчитают пени, накопившиеся за десятилетие беспорочного сотрудничества с обществом. Государство поставило нас на счетчик. Время пошло.
— А что говорит юридическая служба? И как это связано с бывшем Главным редактором, то есть со мной?
— Дело в том, что проблема лежит не в правовой плоскости. Затруднения компании носят исключительно хозяйственно-экономический характер. — Всеми своими морщинами Сухарь демонстрировала удовольствие, получаемое от процедуры. Ее это совсем не украшало. Скорее даже портило. Впрочем, в любом случае, я предпочитал рассматривать призывно обнаженную красотку, развалившуюся на стене: «
— В казне денег девать некуда, а мы им и дивиденды, и налоги, и штрафы, и хрен на блюде. Я бы сказал, что проблема носит характер экономической вменяемости.
— Давайте оставим вопрос о правительственной вменяемости. Правительство имеет такой народ, какой имеет. И другого народ иметь не будет. — Когда Сухарь пытается говорить на отвлеченные, некасающиеся профессиональных знаний темы, ее фразы трудны для понимания. — И вообще, мы тратим время не для обсуждения проблем российской кредитно-денежной политики.
— Это я уже заметил.
— Мы собрались здесь для того, чтобы рассмотреть вопрос о праве собственности на ваши акции.
— Что?
— Мы их выкупим, — утверждающе произнесла Сухарь.