Том начинал нравиться мне. И очень сильно. С каждым новым днем незнакомые чувства сильнее сжимали мое сердце, не давая ему перегонять кровь по венам. Мои руки и ноги мерзли, когда я вспоминала парня, у которого брала интервью. Хотя, казалось, все должно быть наоборот. Разве при влюбленности не горит все тело?

Мысли о нем отяжеляли каждую клеточку моего организма, доводили до ночных истерик и спазмов. Мой интерес к Тому рос в геометрической прогрессии. И я ничего не могла с этим поделать. Сердце оказалось сильнее разума. А все потому, что Том с первых минут знакомства стал относиться ко мне по-особенному. Джеймс никогда не слушал, что я говорила; не поддерживал, спрашивал о душевном состоянии не ради ответа, а ради самого вопроса. Спросил и хорошо, можно обсуждать компьютерные игры дальше.

А Харт… Ни во время телефонного интервью, ни в переписках, ни при личной встрече Том не ставил себя и свои интересы выше моих. Он интересовался моими делами, слушал, что я говорила, и улыбался. Постоянно улыбался. Искренне. И я не верила, что такой человек – пусть даже косвенно – мог иметь отношение к страшным преступлениям.

Не понимая, что со мной происходит, я полностью отдала себя работе в кофейне. Я пыталась угодить мистеру Дартлу. Босс перестал вести себя как тиран и выбрал другую тактику – он интересовался запасами кофейных зерен, спрашивал, не нужна ли нам с моей сменщицей Анной помощь (хотя клиентов было не так много, и мы справлялись), улыбался и хвалил напитки, которые мы готовили. Я с радостью бежала в кофейню и с тоской на сердце выходила из нее. Только за стойкой бариста я не думала об убийствах и о Томе Харте.

– Мистер Дартл, можно взять полный рабочий день на следующей неделе? – как-то раз спросила я у управляющего, когда он вышел из кабинета, чтобы выкурить сигарету.

– Зачем?

– Думаю, я мало работаю.

– Посягаешь на зарплату Анны? – хитро прищурившись, спросил он. – Не получится.

Больше я об этом не спрашивала. Мистер Дартл был прав. Я посягала не только на личное время сменщицы, но и ее заработную плату, которую она откладывала на путешествия по миру.

В это время с Джеймсом мы почти не общались. Он пропал в программировании. На меня у него не осталось ни капли свободного времени. Я писала ему, звонила, но на длинные вопросы получала сухие и короткие ответы. Джеймс все еще злился из-за кино, но признаться в этом напрямую у него не хватало духу.

– Раз не хочешь разговаривать, не надо, – после каждой неудавшейся беседы шикала я на телефон, лежавший в руках. Джеймс уже отключался в этот момент и не слышал прилагательные, которые сыпались в его адрес с особой щедростью.

Джейн о моем состоянии ничего не знала. Она работала на футбольных матчах, и я не хотела отвлекать ее. Я не горела желанием рассказывать о ревнивце Джеймсе, а монологи про Тома высосали бы еще больше энергии, чем просто мысли о нем.

Тем более, начни я рассказывать про Тома, не смогла бы удержаться и обязательно пересказала события дня, когда узнала о загадочных убийствах. Я ничего не скрывала от подруги, но, прежде чем говорить ей о моей жизни, хотелось самой разобраться во всей той ахинее, которую поведали мне Джон и Эндрю.

А однажды вечером, устав от внутренних терзаний, я заглянула в ежедневник Тома, чтобы посмотреть, нет ли там даты очередного преступления. Смешная! С белых страниц на меня смотрели только даты спектаклей, рисунки-каракули и цитаты, выписанные из книг и пьес. Все. Никаких тебе заговоров, секретов и убийств. Даже не было номера телефона художественного руководителя.

Я печально вздохнула, но продолжила перелистывать страницы чужих записей, чувствуя, как внутри грохочет совесть. Я копошилась грязными руками в чужой душе. Но что мне осталось делать, если мне начала угрожать опасность? Тома в убийствах я не подозревала. Слишком простым и добрым он казался для роли преступника.