Кутузов умел воодушевлять армию, — не забывая о двойной бухгалтерии и хитром покере. «С такими молодцами — и отступать?» — громогласно воскликнул он, зная, что великое отступление только началось и армию ещё предстоит приучить к невыносимой мысли: враг займёт Белокаменную.

Что это означало? С первых дней войны наш главный пропагандист, секретарь государя А.С. Шишков взывал к религиозным чувствам православных. Ещё громче звучал голос Церкви, которая в те времена, кроме прочего, выполняла функции Совинформбюро, сплачивала страну, призывала к сопротивлению, к неповиновению.

Великая армия ещё недалеко продвинулась на восток, ещё не встретила ожесточённого сопротивления, — а наполеоновские кавалеристы уже устраивали конюшни и спальни в церквях. В первую очередь воровали в храмах всё золотое и серебряное — выламывали, выковыривали всё, что можно продать. А уж в Смоленске и в Москве.

«Не доставайся злодею!» — так говорили крестьяне, предавая огню родные сёла. В Германии захватчики находили «и стол, и дом». Бюргеры рады были поживиться, снабжая Великую армию. В России иные традиции общения с агрессором. Горели амбары, магазины — и благодатной осенью Великая армия таяла от голода и болезней.

В Смоленске Наполеон надеялся втянуть русскую армию во второй Аустерлиц, а Багратион верил, что на этом рубеже можно остановить и обескровить врага.

В чём превосходство Наполеона перед другими полководцами того времени? Не только в революционной дерзости, не только в том, что он без колебаний раздувал мировые пожары, хотя, увы, инициативность агрессора гипнотически действует на консервативных политиков.

Наполеон искусно создавал численное превосходство на ключевых направлениях атаки. Действовал быстро, перегонял противника. Но первые сражения 1812 года показали: русские не уступают Великой армии.

Армия Багратиона героически отразила атаки корпуса маршала Даву под Салтановкой, где яростно сражался корпус Раевского, а французы потеряли почти вдвое больше русских. У Барклая отличился арьергард генерала Остермана-Толстого, задержавшего французов в боях при Островно. Это там, в тихом белорусском местечке, граф Остерман-Толстой на вопрос офицеров, попавших под обстрел французской артиллерии: «Что делать?» ответил: «Ничего. Стоять и умирать». И стояли. И не только умирали, но и противника истребляли и брали в плен.

Но снова приходилось отступать… Приходило отчаяние: неужели молитвы, подвиги, отвага — всё это было зря?!

Фёдор Глинка вспоминал: «Солдаты наши желали, просили боя! Подходя к Смоленску, они кричали: «Мы видим бороды наших отцов! Пора драться!»

Смоленск героически защищали корпус Дохтурова и дивизия Коновницына, сменившие воинов Раевского, а ещё — ополченцы, набранные по всем городам губернии. В Смоленске и Дорогобуже их было около 12 тысяч. Но Барклай дал приказ к отступлению по Московской дороге. Герои из корпуса Дохтурова, сражавшиеся в городе, уже, по существу, не бились за Смоленск, а прикрывали отступление армии. Жаркое лето слилось с пламенем битвы. Пятнадцатитысячный город лежал в руинах пожарищ.

Незадолго до сражения в Смоленск свозили раненых из-под Могилёва и Витебска. Их оставили в горящем Смоленске. Страшная смерть нескольких тысяч раненых товарищей ужаснула армию.

Багратион метался. Он намеревался даже броситься в бой с одной своей армией, но в таком случае у Наполеона было бы пятикратное численное превосходство. В ярости он писал в Петербург Аракчееву: «Я клянусь Вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он мог бы потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удерживал их с 15 тысячами больше 35 часов и бил их, но он (Барклай, кто же ещё. — Прим.) не хотел оставаться и 14 часов. Это стыдно и пятно армии нашей, а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря великая, неправда». Он, если и преувеличивал, то самую малость: французам дорого стоили схватки с войсками Раевского, Неверовского и Дохтурова.

Атаман Платов гневно бросил Барклаю с казачьей прямотой: «Как видите, я в плаще. Мне стыдно носить русский мундир!» Вихрь-атаман совершал невозможное на стенах Измаила, был неустрашим в боях и к ретирадам не привык. Как и все «суворовцы», Матвей Платов Барклая ненавидел. С каким удовольствием он рассёк бы этого шотландца шашкой. Багратион, всё ещё веривший, что государь передаст ему командование, писал Аракчееву в Петербург: «Ваш министр, может, хорош по министерству, но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу нашего Отечества.»

Почему Наполеон не закрепился на Смоленской земле? Почему продолжил авантюрное наступление? Если бы он позаботился о надёжном тыле в западных областях России, если бы попытался стянуть к Смоленску новые войска и начал наступление весной 1813-го. Это был бы уже не Наполеон! Он рассчитывал, что быстрый натиск заставит русских ошибаться — и на полях сражений, и в дипломатических кабинетах. А растерянному, слабому правительству можно будет навязать свою волю.

Орёл парил над Бородинским полем, но после неслыханного сражения враг занял Москву. И покуражился там вволю. Захватчики не сомневались: перед ними существа низшего порядка, русские варвары. Они показали москвичам, что такое просвещённый народ. Шишков предупреждал: нашу землю топчет антихрист, на Россию двинулись безбожники. И Великая армия вполне соответствовала такой аттестации: обычным делом стало осквернение престолов, святых мощей. То ли хотели сломить дух православного народа, то ли опьянели в погоне за наживой.

Убили священника Георгиевского монастыря отца Иоанна Алексеева, иеромонаха Знаменского монастыря Павла. Ограбили и подожгли Спасо-Андроников монастырь. Пытали наместника Новоспасского монастыря отца Никодима под гогот войск. Избили, изранили наместника Донского монастыря Вассиана, казначея Богоявленского монастыря… в поиске кладов (чаще всего — мифических) прибегали к изощрённым пыткам. Запрягали монахов в телеги. Напяливали митры и в таком виде на лошадях гарцевали по монастырям.

Есть в Москве храм Сорока мучеников Севастийских, что в Спасской слободе. Современный адрес — Динамовская улица, 28, неподалёку от Новоспасского монастыря. Этот храм тоже разграбили лихие оккупанты. Настоятелю — о.

Петру Вельяминову — было 66 лет, по тем временам — глубокий старик. Вся его жизнь прошла в этом храме. Когда после эпидемии этот приход хотели ликвидировать, отец Пётр отстоял его, и вскоре храм стал известен на всю Москву.

В первый же день оккупации он спрятал всё самое ценное — старинные кресты со святыми мощами, утварь. Всё, что осталось в храме, иноземцы распотрошили, разворовали, не боясь Бога. Отца Петра схватили. Унижения он принял стоически, с тихой молитвой. Его истязали, требовали выдать сокровища.