Он послал экземпляр «трактата» Александру. Сейчас русский царь опомнится. Конечно, он не станет союзником Наполеона, это исключено. Но он, несомненно, оставит австрийцев и англичан наедине с чудовищем. И тогда. У англичан в Европе войска немного, разбить австрийцев — невелика забота. И — всё сначала!

Александр на эти маневры не обратил внимания. Почему? Тут может быть несколько объяснений. Возможно, царь уже знал о переговорах.

Международный шпионаж в России со времён Потёмкина развит был отменно. Но главное — он опасался Наполеона сильнее, чем всех союзников-монархов, вместе взятых. А Талейрану и Меттерниху знал цену. Талейрану — в прямом смысле. Ведь французский дипломат несколько лет был платным агентом русского царя. Цену ему он знал.

Считается, что Александр после победы не боролся за территориальные приобретения, поставил себя выше этой суеты. Но права России на герцогство

Варшавское он отстаивал усердно, чем и напугал союзников. Российская империя во времена Александра окончательно обосновалась на берегах Вислы. Правда, щедрые либеральные дары императора не могли ни удовлетворить шляхту, ни умерить тревогу Лондона, Вены и Парижа. Но что ему, победителю, до всей этой суеты! Он знал, что такое триумф Агамемнона, Цезаря и Августа.

Первые пятнадцать лет правления завершались былинно, в ореоле победы и всемирного влияния. Россия после 1815-го при Александре не сражалась в Европе, но военное доминирование Петербурга ощущалось. А потом накатила усталость — и сподвижники перестали узнавать государя. Он стал сторониться политики с её ложью и кровью. Искал правду в беседах с монахами, в Евангелии. Сильная причина для раскаяния — косвенное участие в убийстве отца. Многое напоминало ему об этом злодеянии. Он молился, он истребил в себе монаршье честолюбие. Таким и ушёл. Но до ухода ещё десять лет пребывал на престоле после парижского триумфа.

Сейчас принято противопоставлять мессианство национальным интересам. Дипломатия Александра на развалинах Европы в больше степени была направлена на утверждение глобальных интересов человечества, чем Российской империи. И себя он видел именно на фоне мировой истории. Акт Священного Союза он начертал самостоятельно. Да, это была попытка оттянуть закат Европы, спасти стареющую христианскую цивилизацию, потерявшую инстинкт самосохранения после Французской революции. В Священный союз он поверил с неожиданной искренностью. То был уже не молодой скептик, но христианин, склонный к мистике и даже к экзальтации. «Пожар Москвы осветил мою душу», — это легендарное признание многое объясняет и в политике Александра.

Запала, как известно, хватило ненадолго: к 1850-м годам противоречий оказалось больше, чем скреп. А Парижский трактат 1855 года уничтожил мир Священного Союза, исключил Россию (как оказалось, на время) из клуба вершителей судеб Европы. Да и сам клуб лишился смысла. Но Александр верил, что создаёт условия для мирного братства монархов на века.

В акте об образовании Священного союза говорилось о Спасителе, о Троице и о вечной дружбе монархов. Конечно, автор этих слов — Александр. Это он желал, чтобы каждый монарх ощутил себя «перед лицом вселенной». В 1815-м так говорить не принято! Времечко-то было скептическое. И в Европе звучал Бетховен, а не Бортнянский.

После таких проповедей некоторые подозревали Александра в умопомешательстве. А он просто искренне и простодушно воспринял Евангелие, к которому впервые обратился только в 1812-м году. И мыслил с максимализмом неофита.

К сожалению, мы часто судим об исторических процессах по стереотипу: если правительство занимается реформами — это честь для монарха и благо для народа. Всё остальное воспринимается, как пагубный застой. Вот и в биографии нашего императора выделяют «дней Александровых прекрасное начало» и стагнацию последнего десятилетия, когда усталый царь отказался от реформ. Если бы всё было так просто! Указ 1803 года «О вольных хлебопашцах» считается прогрессивным начинанием Александра, но своей задачи он не выполнил. За всё время действия указа свободу получили полтора процента крепостных… Даже осмеянные военные поселения оказались более эффективной задумкой и просуществовали до 1857 года.

Но либеральные комментаторы демонизировали позднего Александра. «Тот, которым восхищалась Европа и который был для России некогда надеждою, как он переменился! Одним словом, теперь ничего нельзя предвидеть хорошего для России», — восклицал Николай Тургенев. Так и утвердилось.

Поворот императора к консерватизму не был болезненным, как не было укоренённым его «республиканство». Просто, всерьёз увлекшись Евангелием и политикой, он обнаружил себя консерватором. Правда, только в последние годы царствования он отмахнулся от мистиков масонской закваски и погрузился в православную традицию. Много лет немалое влияние оказывал на императора Александр Голицын — министр Просвещения, организатор Русского библейского общества и, конечно, вольный каменщик.

Летом 1822 года лидер придворных консерваторов, граф Аракчеев устроил встречу императора с архимандритом Фотием. Молодой старец призывал ополчаться против духовного Наполеона — министра просвещения А.Н.Голицына, от деятельности которого православная церковь изнывала. Через месяц выходит императорский указ о запрете масонских лож и тайных обществ. Архимандриту Фотию было всего тридцать лет, но сам облик молитвенного святителя, его пылкие речи внушали трепет. Он не боялся в лицо обличать политику императора: Александр давно уже не слыхал столь строгих интонаций. В конце концов Аракчееву и Фотию с превеликим трудом удалось скомпрометировать Голицына перед государем — и «ересиарха» удалили с основных должностей. Но это случилось за полтора года до смерти императора. Таганрогский рубеж — 19 ноября 1825 года — прервал правление Александра, когда политика окончательно ему наскучила.