1815-й год был звёздным часом императора Александра Павловича. После победы над наполеоновской Францией он встал во главе Европы. За спасение от нашествия двунадесяти языков его прозвали Благословенным — и не только в России. Двести лет назад он был надеждой консервативно настроенной, да и просто усталой части европейского общества. В нём видели надежду на спасение от кровавой сумятицы наполеоновских войн. Дух императора витает и в московском Александровском саду, и в Царскосельском лицее, который тоже назывался Александровским. И в Париже. Весна 1814-го… Таких эффектных побед история России не знала. Русский император, победитель, въехал в Париж на серой лошади, которую когда-то подарил ему Наполеон (бывали и у великих противников дни сближения).
Сразу вспоминается, как его заклеймил Пушкин: «Властитель слабый и лукавый». Несправедливый вердикт. Но тем, кто спешит безоглядно идеализировать победителя Наполеона, надо бы почаще припоминать эти строки. Но Пушкин сформулировал и парадную версию истории императора: «Он взял Париж, он основал Лицей». Армия и Просвещение — и впрямь главные направления политики Александра Павловича.
Родился будущий император Александр Павлович в Петербурге 12 декабря 1777 года. Царственная бабушка, Екатерина Великая, в своих сказках величала его царевичем Хлором и любила без памяти. «Как стал царевич вырастать, кормилица и няни начали примечать, что сколь он был красив, столь же умен и жив. Повсюду разнесся слух о красоте, уме и хороших дарованиях царевича», — это из той самой сказки.
Екатерина воспитывала его как идеального правителя, в духе рационального века. Почти по чертежам Вольтера и Монтескье. Почти — потому что она была реалисткой и ко всему приноравливалась. К международному положению, к потребностям и возможностям России, к нашему климату. Царевича Хлора окружали лучшие воспитатели, но приохотить его к учёбе толком не сумели. Книгочеем он не стал. Но получил представление о политических учениях и даже поглядывал в сторону республиканских идей. Он писал Лагарпу, любимому учителю, что мечтает «поселиться с женою на берегах Рейна и жить спокойно частным человеком, полагая свое счастие в обществе друзей и в изучении природы». Такой вот руссоистский идеал. Всю жизнь время от времени он будет повторять эту мысль — так, чтобы собеседник запомнил, записал, а то и огласил. Что это — кокетство?
Из него готовили просвещённого монарха, но времена поменялись. Уже пошатнулось всевластие классицизма с его приматом общественного над личным. Один из воспитателей будущего императора — М.Н.Муравьёв — был одним из зачинателей русского сентиментализма. Ускользающий принц не слишком подпал под влияние талантливого литератора, но «сентиментальную» систему ценностей усвоил. Он ценил иронию, легкомысленное отношение к монументальным делам и больше всего интересовался собственными чувствами — утончёнными и поверхностными. Он, в отличие от предшественников, и на троне умел преспокойно вести частную жизнь и до поры, до времени ставил её выше государственного служения. Политику воспринимал как развлечение, как интеллектуальную игру, в которой нужно доказать превосходство над соперником. Непринуждённость стала приметой его политического стиля — и подчас она обезоруживала соперников.
Его считали выдающимся дипломатом. Говорили о холодном лицемерии, о равнодушном двуличии воспитанника Екатерины Великой. Многих очаровала его холодность, некоторых и отпугнула. Вот уж кто умел скрывать мысли и намерения, не говоря уж об эмоциях. Именно таким он был до ухода в религию. Главная задача дипломата неизменна — подороже продать свои уступки и подешевле купить уступки партнёров. Александр не всегда отождествлял свою политику с интересами России. В молодые годы он и вовсе недооценивал Отечество: второго такого западника на троне у нас не бывало. Горизонты его честолюбия простирались шире родных осин. Он впитал идею екатерининского Греческого проекта. Строил планы вселенского масштаба — и, что удивительно, многое доводил до ума. Тут достаточно произнести два слова: «Священный Союз»!
Одежда дана людям, чтобы прикрывать срам, а язык — чтобы отвлекать собеседников от неприглядной правды. Внук великой Екатерины чётко следовал этому правилу, сызмальства получив придворные уроки. Ведь ему приходилось метаться между двумя дворами. С одной стороны — могущественная императрица, отрывавшая его от родителей, с другой — русский Гамлет, гатчинский изгнанник, Павел Петрович. Там и прошли дипломатические университеты будущего императора. Ключевский заметил: ему приходилось держать «две парадные физиономии». И повсюду его любили: он умело производил благоприятное впечатление. Всем он улыбался, всех кротко выслушивал. Аккуратно менял маски и никогда не отступал от роли. Актёр Актёрыч!
Александр Павлович — в известном смысле антипод первого русского императора. Тот — воплощённая энергия и ярость. Порывист был и отец Благословенного — Павел Петрович. Великая бабушка активно вмешивалась в главные дела империи, стремилась к интеллектуальному лидерству. А на Александра Пушкин намекал в сказке о Золотом Петушке: «Царствуй лёжа на боку!». Сдержанность считалась главной его добродетелью. Но надо признать, что за годы правления Александра Россия преобразилась — без рывков и внутренних потрясений. В этом Александр, пожалуй, схож, с кротким богомольцем на московском троне — Фёдором Ивановичем. Правда, при царе Фёдоре состоял предприимчивый и властный правитель — Борис Годунов. А тихий Александр умело играл на противоречиях влиятельных сановников, не допуская чрезмерного возвышения ни одного из них. Сталкивал екатерининских орлов с «молодыми друзьями», а Шишкова со Сперанским. Он умел властвовать, как сейчас говорят, без фанатизма, но и без сдачи позиций. А ведь его правление начиналось в крайне неблагоприятных условиях.
Знал ли Александр о заговоре против отца? Павел относился к сыну мнительно, прекрасному принцу угрожала суровая опала — возможно, ссылка в какой-нибудь отдалённый монастырь. Любимцем царя стал тринадцатилетний племянник, герцог Евгений Вюртембергский. Павел намеревался его усыновить. И тут граф Пален посвятил Александра в планы заговорщиков. Конечно, будущий царь взял с Палена слово, что Павлу сохранят жизнь. Но он не мог не помнить о судьбе Петра Третьего… Пален ухватил суть маневров Александра: «Он знал — и не хотел знать». Потом Александр упадёт в обморок, увидев обезображенное тело отца. Но там же, возле трупа, его поздравляли как нового императора. Хорошо написал в мемуарах фон Беннигсен — один из предводителей заговора: «Император Александр предавался отчаянию довольно натуральному, но неуместному». А графу Палену приписывают слова: «Полно ребячиться, ступайте править!». Пален держал в руках паутину заговора, приобрёл большую силу. Александру хватит ума быстро отдалить его от трона. Но в ту ночь молодой император произнёс известные слова: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. При мне всё будет, как при бабушке». Эту фразу запомнили все. Можно ли представить себе более унизительную клятву для нового самодержца? Ничего себе — «прекрасное начало». В душе он не был сторонником Екатерины. Например, он никогда не вернётся к принципам потемкинской военной реформы, которая превратила нашу армию в сильнейшую на континенте. Но во хмелю переворота балом правили екатерининские орлы. За несколько месяцев императору удалось утвердить собственную власть над враждующими придворными группировками. Пешкой он не стал. А спасительный цинизм выветривался постепенно — после нескольких потрясений в личной жизни, после первых поединков с Наполеоном, наконец, после московского самосожжения. И вместо лощёного, невозмутимого сноба явился тихий богомолец.
Российская империя в те времена не находилась в политической изоляции. В Европе с елизаветинских времён, со времён Бестужева, без участия северной империи не обходилось ни одно капитальное политическое предприятие. Европейцы не признавали русской культуры, свысока относились к Православию — следы этих предрассудков мы видим в Энциклопедии Дидро. С уважением относились только к двум проявлениям России: к армии и к дипломатии.
Лесков в «Левше» приметил, что царь Александр (в отличие от младшего брата) не слишком верил в русских людей. Ни одного из нашенских главнокомандующих он не воспринимал всерьёз — ни Каменского, ни Кутузова. Они казались ему отжившими староверами. Другое дело — Моро, Веллингтон, Бернадот. Им он готов был доверить спасение России от Наполеона, а с Кутузовым уживался вынужденно. Россия открылась ему только через несколько лет после Отечественной войны, по мере погружения в православие.
Император и в молодости догадывался, что с народом власть должна говорить не в западническом духе: патриоты России не воспринимали язык старых жирондистов. Неслучайно в 1812-м на несколько месяцев голосом Александра стал адмирал Шишков. Это он сочинял манифесты, в которых Александр предстал былинным, сказочным русским царём. А ведь за несколько лет до Отечественной войны демонстративный патриотизм Александра Шишкова считался крамолой: считалось, что он противоречит имперскому курсу. Но адмирал гнул свою линию.
В Рождественском манифесте накануне 1813 года император говорил с народом как проповедник и духовный лидер. Признавая заслуги полководцев и воинов, главным он считал провиденциальный подтекст победы. Составлял Манифест Шишков, но он не только прививал императору патриотическую идеологию, но и следовал его вкусам, нагоняя мистики. Храмы в те времена заменяли совинформбюро: батюшки воспроизводили Манифест перед прихожанами.
Сразу после молебнов с благодарностью за победу армия двинулась на Запад. Император чувствовал себя гражданином, даже императором мира — и потому подчас не придавал решающего значения сбережению русского народа. Нужно ли было продолжать войну в 1813-м году? Александру подчас противопоставляют Кутузова, который, как принято считать, был противником войны на чужой территории, за туманные интересы. Но князь Смоленский умер как раз в заграничном походе, по дороге в Саксонию. Кутузов понимал, что даже после катастрофы русского похода наполеон не прекратит бороться за мировую гегемонию. Понимал, что новой кампании не избежать. Но не желал, чтобы русская армия несла все тяготы войны в Западной Европе, освобождая немцев и австрийцев от французского владычества. Александр считал эту проблему второстепенной. К 1813-му году он научился относиться к мобилизации армий по-бонапартовски, считал сотнями тысяч. Колебания Кутузова считал препятствием на пути к победе. Немцы, безусловно, немало выиграли из-за антинаполеоновской одержимости Александра.
Битва за Париж стала для Александра праздником возмездия. К капитуляции французов принудила русская артиллерия, а к восстановлению монархии — такт императора Александра. Он въехал в город — и сделал всё, чтобы не выглядеть завоевателем. Какой-то парижанин крикнул: «Мы уже давно ждали прибытия Вашего Величества!». Александр ответил с улыбкой: «Я пришел бы к вам ранее, но меня задержала храбрость ваших войск». Он читал Плутарха и знал цену крылатым выражениям, в которых воплощается сила и великодушие героя. Такой ответ польстил французам, они повторяли его не без восторга. Александр в Париже собирал коллекцию таких маленьких побед.
Союзников Александра усиление России тревожило уже в 1814-м. Они не ограничивались газетными карикатурами на русских варваров. Европейские канцлеры без промедлений перейдут к секретным переговорам. Тайный антироссийский военный союз державы учредили поспешно. Глава английской дипломатии лорд Каслри уже несколько месяцев твердил в узком кругу, что, если Россия не захочет остановиться на Висле — её к этому нужно принудить войной. Роберт Стюарт, виконт Каслри, будущий маркиз Лондондерри, был опаснейшим противником. Это не платный агент пяти хозяев вроде Талейрана… Правда, Англия в то время вела войну в Америке, а Талейран готов был предложить англичанам французское пушечное мясо — взамен на щедрые субсидии.
Англичане не желали, чтобы, вместо колосса на Сене появился колосс на Неве. На новый 1815-й год лорд Каслри получил желанный подарок: пришло известие, что в Генте был подписан мирный договор между Британией и Америкой. Теперь у Англии развязаны руки. А через два дня, 3 января три дипломата собрались на тайную вечерю.
Это была не просто конвенция, а полноценный продуманный тайный военный союз. Каждая из трех держав обязывалась выставить армию в 120 тысяч человек: 30 тысяч кавалерии, 120 — пехоты. Плюс — артиллерия. Значит, в скором времени против России вступила бы в поход 450-тысячная армия. Расчёт прост: не допустить превращения России в единственную военную сверхдержаву. В генеральном сражении потрепать обескровленную в походах русскую армию. Уж тогда Александр станет смирным! А Россия откатится подальше на Восток, в Азию и не станет вмешиваться в европейские дела.
Между тем, Александр упивался ролью европейского гегемона. Восхищал дам и политиков благородными манерами и великодушными помыслами. И не знал, что против него готова двинуться огромная армия. Но русские дипломаты могли заметить, что австрийцы, англичане и французы неожиданно стали твёрже, самоувереннее.
Помощь пришла к Александру, откуда и не ждали — с острова Эльба. И вот уже Наполеон движется к Парижу, король Людовик XVIII бежит без оглядки от «корсиканского чудовища». Бежит опрометью — он даже не успел уничтожить архив! И Наполеон в кабинете короля обнаружил экземпляр «Секретного трактата об оборонительном союзе против России». Как ликовал Наполеон, изучая этот документ. Быстро же его противники успели перессориться… Сам Наполеон считал Россию империей варваров и после самосожжения Москвы только утвердился в этом мнении. Он боялся нового нашествия гуннов — завоевателей с Востока. И видел, что у России есть потенциал для экспансии. «Европой будут управлять казаки», — этой перспективой Бонапарт пугал современников. Но, прочитав трактат о тайном союзе Франции, Австрии и Англии, Наполеон решил не лезть напролом, а затеять международную интригу.