Вздохнув, Дуст зашаркал по бетонным ступеням наверх, на четвертый этаж, в комнату жены, куда он вынужден был отселить ее, когда жить рядом с пораженным недугом организмом стало непереносимо.

Вонь ударила в нос, едва он открыл дверь. Не помогали ни приоткрытые окна, ни специально выведенная на крышу вентиляция — рядом с Полиной фонило гноем и сочащимися по трубкам выделениями.

Когда-то давно выпить кровь убитого грраха показалась им отличной идеей — дерзкой, бешенной и безумно сексуальной. Они выпили все, разделив на двоих, что успели сцедить из худого быстро остывающего тела, а потом несколько часов предавались давно забытой в их возрасте плотской любви, уверенные, что убьют еще много этих гигантских летучих мышей и может быть когда-нибудь возглавят человеческое восстание.

Кровь подействовала на них по-разному. На Дуста никак, не вызвав даже банального похмелья. А вот Полина… Не прошло и недели, как она пожаловалась на боли в животе, а через месяц внутри нее начало расти нечто, что муж-биолог с удивлением определил как обычную Escherichia coli, невероятно усложнившуюся и превратившуюся в подобие огромной пронизавшей все тело опухоли.

Явление прежде невиданное, а по большому счету и невозможное, было совершенно непонятно как лечить, и Дуст ожидал быстрой смерти жены, но опухоль, заняв часть брюшной полости, не только прекратила рост, но и принялась поддерживать жизнь носительницы, вбрасывая тонны гормонов, очищая кровь и уравновешивая пошедший в разнос обмен веществ.

Этот ужасающий симбиоз в любом случае не просуществовал бы дольше нескольких недель, но в дело вступил Дуст, имевший в свое время хиругическую практику и уже освоивший таинство создания исцеляющих зелий. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем. Поля мучалась, но не умирала, постепенно сходя с ума от непрерывной боли, а Дуст проводил эксперимент за экспериментом, проводя все больше опытов на пленниках, которых приводил Рой, сначала изредка, по одному, а потом по десятку за раз, потому что опытов приходилось делать все больше, и становились они все опаснее.

Одно движение — и все это прекратится. Сколько раз он хотел сделать это движение, но впервые чувствовал, что у него может хватить духу. Дверь скрипнула. Дуст положил пальцы на рукоятку ножа, шагнул вперед и застыл, пораженный.

— Я хочу клубнику. — в тусклых обведенных темно-филолетовыми кругами глазах жены впервые за много дней светились искорки. — Хочу клубнику.

Руки Полины не прятались как обычно от холода под одеялом, а лежали поверх него. Хотя еще вчера Полина не могла и пальцем пошевелить, не то что поменять позу.

Дуст бросился к кровати, а потом, спохватившись, к пузырьку со спиртом, обеззаразить ладони. Руки его запорхали вокруг жены: ощупывали пульс, проверяли температуру, поправляли трубки, выводящие наружу продукты жизнедеятельности симбионта, аккуратно меняли повязки. Стоило поговорить с женой, ответить на ее слова, но они оба понимали как важно пробуждение в ней аппетита, пусть такого капризного и эфемерного. Есть ей не хотелось уже давно и, бывало, в кризисные дни Дусту приходилось едва ли не пальцами засовывать ей в рот положенную для поддержания жизни порцию пищи.

— А ты помнишь, — первая нарушила заполненное звуками процедур молчание Полина, — помнишь ту поляну, на берегу Камы? Ту, что мы с тобой нашли самые первые, и думали, что она только наша?

Муж не ответил, но приподнял бровь, показывая, что слушает.

— И помнишь, как потом ее разведали другие люди и стали ездить туда отдыхать, жарить шашлыки, пить водку и разбрасывать вокруг мусор? Помнишь, как стало там неуютно, неловко, людно, и как даже ночью приезжали туда парочки, и скоро не пройти стало от брошенных прямо на землю у дверей машины презервативов? И как ты пытался убираться, но они загаживали все снова, а мы с тобой все приходили и приходили туда, пока не стало окончательно противно?

Было это так давно, еще в средней школе, что Дусту пришлось приложить усилие, чтобы вспомнить. Но он вспомнил, и расплылся в улыбке приятных воспоминаний.

— Каким ты помнишь то место? — жена шевельнулась, стараясь повернуть голову и заглянуть в его лицо.

Улыбка сползла с лица мужа.

— Грязным. Мерзким. Люди портят все, до чего дотягиваются. Они все там загадили собой.

Полина шевельнула пальцами, и Дуст взял ее за руку.

— Любимый, — голос Полины стал умоляюще-просящим, — ты же знаешь, что это не сработает, что это бесполезно, что все зря, и я только мучая тебя. Пожалуйста, любимый. Я не хочу остаться в твоей памяти… Такой. Отпусти меня, отпусти сейчас, пока ты еще помнишь меня прежней.

Пальцы ее вздрогнули и ослабли, а из груди вырвался стон боли. Стонала она теперь редко, только когда терпеть уже становилось невозможно.