— С чего ты взял? — искренне удивилась Долорес. — Такой же, как всегда… Вот только рубашку, пожалуй, тебе нужно сменить.

Нет, нет, старость нужно остановить! Остановить во что бы то ни стало! Он помнит: старый скульптор говорил, что, если хорошо следить за собой, за своим лицом, можно очень долго выглядеть молодым. Ему это всегда прекрасно удавалось. А уж теперь, когда родились близнецы, он ни перед чем не остановится. Ни перед чем! Боже! Ведь страшно подумать, что будет, если он теперь лишится работы. Страшно подумать…

С этого дня Рамон стал ухаживать за своим лицом тщательнее, чем обычно: массажи чередовались со сложными питательными масками, горячими компрессами и всевозможными кремами. Волосы он покрасил — оказывается, на висках уже появились первые серебряные нити. В музее он глубже нахлобучил на глаза кукле широкополое сомбреро и сам надевал его так же. Тяжелые поля огромной шляпы перевешивали и тянули голову книзу так, что к концу дня страшно болел затылок. Зато теперь уж не так-то просто было отличить человека от куклы!

И снова потянулись для Рамона долгие дни наедине со своим восковым двойником. Только теперь кукла уже не была другом Рамона — она превратилась в его злейшего врага. Это был сильный и жестокий враг, который не упускал случая унизить Рамона, довести его до отчаяния, до бешенства.

Каждое утро, освобождая куклу от чехла, Рамон невольно встречался с насмешливым взглядом ее стеклянных глаз, с чуть заметной улыбкой гладкого и сияющего молодой свежестью воскового лица.

«Ну, разве ты на меня похож? — казалось, говорила кукла. — Посмотри же на себя в зеркало. Посмотри, посмотри!»

И Рамон покорялся. Он делал это против воли — какая-то необъяснимая сила заставляла его взглянуть на себя в зеркало… И неизменно он видел все более и более тревожное лицо стареющего человека…

Это приводило Рамона в бешенство, и нередко, сжимая проволочные плечи куклы, он шептал сквозь стиснутые зубы:

— Проклятое чучело, вот раздавлю я тебя сейчас, сотру в порошок!..

В этих случаях своей хрупкостью и неподвижностью, безмятежностью и спокойствием своего раскрашенного лица кукла словно отвечала:

«Попробуй только! Завтра же окажешься на улице. Или ты забыл, что находишься здесь по моей милости? Отпусти, болван!»

Испуганно вздрагивая, Рамон приходил в себя и бережно ощупывал куклу: не сломалось ли что, не смялся ли каркас? И потом целый день испытывал чувство беспомощности и мучительного стыда.

А по ночам ему снился пыльный склад музея и чан для выплавки воска. Будто мистер Губинер, перепутав Рамона с куклой, тащит его к чану. Охваченный ужасом, Рамон не может ни пошевелиться, ни сказать, что хозяин ошибся, что он не кукла! Но голоса почему-то нет, а тело и лицо, скованные привычной неподвижностью, не подчиняются! Вот уже совсем близко клокочет кипяток, и клубы удушливого пара то и дело скрывают равнодушное лицо мистера Губинера. Рамона бросают в чан с кипящей водой! Он не чувствует боли от ожогов, но от жары лицо снова обретает подвижность. Он принимается отчаянно гримасничать и подмигивать, чтобы обратить на себя внимание хозяина.

«Боже мой, — с отчаянием думает Рамон, — если он меня сейчас же не вытащит из чана, на моем лице оплывет воск и останется лишь одна голая деревянная болванка! Тогда все пропало, все…»

— Рамон, Рамон, проснись! — будила его Долорес. — Тебе снится что-то нехорошее. Ты стонешь и так страшно гримасничаешь! Что с тобой, Рамон?

Рамон просыпался весь в поту и дико озирался, ощупывая лицо дрожащими пальцами. А потом, узнав Долорес, облегченно вздыхал:

— Нет, ничего, ничего. Спи.

Иногда он видел во сне, как отчаянно дерется с куклой. Сильной неживой рукой она прижимала его к своему проволочному каркасу так, что у него останавливалось дыхание. Рамон отчаянно сопротивлялся, пытаясь оттолкнуть от себя куклу, бил ее по лицу и в то же время испытывал ужас оттого, что она вот-вот рассыплется на куски…

Нет, так не могло продолжаться! Нужно на что-то решиться, что-то предпринять.

О, если бы Рамону в те дни предложили продать душу самому дьяволу, он бы это сделал не колеблясь!