Сеансы психоанализа помогали ему обрести равновесие и отказаться от вредной привычки, но вся работа шла насмарку после визитов родни. Вскоре я понял, что они оказывают на него не менее губительное влияние, чем сама выпивка. На мой взгляд, психиатрическая помощь нужна была первым делом отцу, а не сыну, поэтому при каждом удобном случае – в личных встречах и переписке – я пытался ненавязчиво подвести главу семейства к той мысли, что лучше оставить Патрику право выбора.

Погода с утра была замечательная, и я позвал моего подопечного пройтись. Мы сидели в моём «лесном кабинете», на вершине утёса, и он читал мне следующую главу своего романа, склонив всклоченную рыжую голову над испещрённой мелким почерком бумагой. Обычно скромный малый, с тихим голосом и извиняющимся выражением лица, в минуту декламации своей прозы, Патрик превращался в актёра драматического театра. Голос его становился выразительным, жестикуляция активной. Он словно сам проживал те испытания, которыми наградил своих персонажей.

Это была трагическая история любви одного солдата, тяжело раненого во время войны, и медсестры полевого госпиталя, пытавшейся сохранить ему жизнь. Драматизм этого отрывка настолько тронул моё сердце, что я на минуту потерял дар речи, словно пережив с несчастным воякой все выпавшие на его долю беды. Разве могла у меня после этого подняться рука разубеждать Патрика в его призвании?

Мы побеседовали ещё с полчаса, и перед тем, как идти обратно, он вдруг спохватился, начал шнырять по карманам и неожиданно протянул мне помятый конверт.

– Просили вам передать, доктор, я совсем запамятовал, – проговорил Патрик, извиняясь. Он действительно был очень рассеян.

– Кто? – спросил я, а у самого перехватило дыхание.

– Мисс Родрик. Мы виделись с ней вчера в библиотеке, она зашла всего на минуту. Кстати, а почему её перевели в новое крыло?

– Как она? – произнёс я на выдохе, пропустив мимо ушей его вопрос.

– По-моему, не очень, – виновато пожал плечами Патрик, – но мы почти не говорили, она сразу ушла. А вы разве больше не занимаетесь ею?

– Нет. Теперь её ведёт доктор Арольд, – коротко ответил я и затолкал письмо во внутренний карман пиджака. – Нужно возвращаться. Кажется, надвигается гроза.

Больше он ничего не спросил, вероятно, из-за природной тактичности. Хотя сплетни про меня и Лиз наверняка не обошли его стороной.

Я заперся в своём кабинете. Утренние сеансы были завершены, стрелки часов показывали 11–00 – время Лиз. Но она не придёт. Запечатанный конверт лежал передо мной. На лицевой стороне её почерком было аккуратно выведено: «Доктору Ланнэ лично в руки». Это «лично в руки» немного тревожило меня. Оно звучало как-то чересчур официально. Конечно, я не ожидал прочитать там ничего из разряда «от любящей Лиз», но всё же это «лично в руки» придавало записке излишнюю официальность.

Я распечатал конверт и аккуратно развернул письмо, пытаясь уловить её аромат. Взгляд заскользил по строкам:

Доктор Ланнэ, прошла уже неделя, как меня перевели в новый корпус. Под дверьми постоянно дежурит медсестра, словно я из буйных. Ходит за мной попятам, как привязанная. На прогулку – с ней, в столовую – с ней. Шагу не даёт ступить. Целую неделю я прождала от Вас объяснений, пока не выяснила, что, оказывается, Вы больше не занимаетесь мной и передали меня заведующему. Мне бы очень хотелось знать, чем Вы руководствовались, принимая такое решение.

Доктор Арольд утверждает, что моя болезнь прогрессирует, и мне требуется более серьёзное лечение. Я и сама это понимаю. Приступы участились, и после них я чувствую себя совершенно опустошённой, будто потихоньку покидаю собственное тело… Знаете ли Вы, доктор, каково это, понимать, что уходишь? Не знаете и не можете знать, да Вам и не интересно.

Теперь я вполне осознаю – Вы никогда не говорили мне всей правды о моей болезни. Очень жаль, потому что я Вам верила. Конечно, это Ваше решение и Ваше право отказаться от дальнейших попыток вылечить меня, однако я всё же ждала, что Вы хотя бы удосужитесь лично передать мне свои мотивации. Видимо, я опять ошиблась…

Всего Вам доброго, доктор.

Лиз Родрик.

Рука с письмом упала на стол, я схватил стоявший рядом стакан и со всей злости швырнул его в стену. Осколки брызнули во все стороны. Я вскочил с кресла и решительно направился к двери, уже представляя, с каким удовольствием врежу по лысому, в коричневых пятнах, черепу. Как он посмел, этот чёртов старикашка. Он всё вывернул так, будто я сам отказался от Лиз, и теперь она думает, что я предал её.

Мои пальцы уже решительно сжимали ручку на двери в кабинет Арольда, но тут я подумал, что если заговорю с ним о письме, то поставлю Лиз в гораздо худшее положение, чем теперь. Ей вообще запретят выходить из палаты. С трудом поборов гнев, я отпустил руку и вернулся в свой кабинет. Мне хотелось всё разгромить, но здравый смысл вновь усадил меня за стол и заставил перечитать письмо. «я Вам верила… я ошиблась…» Это подчёркнуто пренебрежительное Вы, Вас, Вам, написанное с заглавной буквы, и этот официальный тон обжигали, как хлёсткие пощёчины. Лиз презирала меня…