– Альфонс!

Он поворачивается, как на пружинах. Затем, приставив к глазу монокль, пренебрежительно оглядывает меня.

– Однако странные у тебя представления о том, как должен выглядеть безукоризненный джентльмен на званом вечере!

Слыхали? В этом весь Альфонс: резкий разворот, готовность драться насмерть – и тотчас полное самообладание и способность язвить.

– Мог бы и сам сообразить: если уж я в таком виде заявился, значит, стряслось что-нибудь из ряда вон выходящее!

– Хотя бы галстук надел. Здесь, в гардеробной комнате, всякого добра навалом.

– Речь идет о жизни Хопкинса…

– Думаешь, она у него вообще есть?

Альфонс прав: дело ясное, что это дело темное.

– Не знаю, жив ли он, нет ли – один черт. Знаю одно: сегодня его собираются убить. – Я наспех пересказал ему все, чему сам был свидетелем.

– Понял. – Он нервно покрутил монокль. – А теперь слушай меня. Зайди в гардеробную и оденься поприличней, потом чеши вслед за мной. Буду ждать тебя в голубой гостиной.

– Где она находится?

– Не знаю.

– Ладно, найду.

В гардеробной было темно, однако свет фонаря под окном несколько рассеивал мрак.

Я сразу же рванул к шкафу. К сожалению, там висел лишь военный мундир с нашивками… генерал-фельдмаршала!

Нет, за такое самозванство сразу поставят к стенке. И почему Альфонс Ничейный должен будет отбывать пожизненный срок в одиночку? А меньше нам никак не схлопотать, если нас застукают здесь даже в цивильной одежде.

Постойте, а это что? В углу висит тонкий, блестящий прорезиненный плащ, какой офицеры набрасывают поверх мундира. К нему высокие сапоги для верховой езды, в одной руке кепи, в другой – портфель – не стыдно на люди показаться.

С озабоченным выражением лица и деловым шагом – вперед! Главное – не останавливаться ни на мгновенье.

В какую сторону идти, я знал: вправо, все время вправо. Музыка звучала громче и громче по мере того, как я, шагая по красной ковровой дорожке, приближался к огромной стеклянной двери… Поворот ручки, и я в парадной зале…