– Цель четыреста двенадцать… – раздается команда бомбардира.
– Четыреста двенадцать…
– Отставить! – перекрывает все шумы голос де Сюрьена. Все замирают. Маркиз нервно хватается за телефон.
– Телеграфист! Зачитайте все сообщения, полученные сегодня ночью!
– В течение ночи не было получено ни одного сообщения.
Маркиза с мостика как ветром сдуло. В следующее мгновение он уже стоит перед нами, вглядываясь в наши лица.
Мы не дыша вытянулись по стойке «смирно». Момент был критический.
– Не знаю, что с вами делать: велеть вздернуть или. повысить в звании? Ведь это один из вас звонил мне!
Затем он оглушительно расхохотался, двумя пальцами ухватил меня за нос и подергал из сторону в сторону.
– Право слово, таких отпетых мошенников свет не видал!.. Эй, бомбардир! Трубите отбой, тревога была учебная! Всем разойтись! – И он удалился в свою каюту.
7
Во время нашумевшего процесса председатель трибунала счел необходимым обратиться с вопросом к правительственному посланнику: «Как, по-вашему, ваше превосходительство, не совершил ли капитан Ламетр должностного упущения, приняв сообщение господина Мандлера за чистую монету и даже не удосужившись его проверить?» Маркиз де Сюрьен, не моргнув глазом, ответил: «Предположение, будто говорящий – не господин Мандлер, казалось настолько необоснованным, что в подобной ситуации любой человек, включая меня самого, счел бы проверку излишней».
Капитана Ламетра торжественно реабилитировали, а за героические усилия по предотвращению ненужного кровопролития удостоили высшей награды. Но выше всяческих наград была для него возможность после стольких страданий сочетаться браком с Люси де ла Рубо.
Альфонс Ничейный и я вернулись в свою роту с орденом на груди. И с миллионами на личном счету. Ведь после того как Ламетр отказался от своих двадцати пяти процентов, причитающихся нашедшему сокровища, мы поделили их между собой на троих. Вернее, на четверых, поскольку Турецкого Султана тоже взяли в долю и, к обоюдному согласию, подписали бумаги. Первым – Хопкинс.
– Здесь извольте, – указал адвокат.
Хопкинс достал ручку. Не орудие письма, а загляденье: из чистого золота, изукрашенная эмалью, а на колпачке – огромный огненно-красный рубин…