Визирь поверг крымское дело к ногам падишаха. Находившийся там же Осман-эфенди начал «врать и хвастать ‹…› и своим цветистым языком и несколькими раззолоченными фразами лести ‹…› смутил светлый разум убежища мира… В заключение у Порога все кричали: “Нельзя, нельзя! В народе непременно вспыхнет усердие за веру! Гяура мы еще на славу отделаем саблей и тогда заключим мир, какой нам самим будет угоден!..” Один только великий муфтий хранил молчание: он был убежден, что мы не выторгуем у судьбы ничего лучшего».

Румянцев думал о судьбах так же, как премудрый муфтий. Он был уверен в хорошем для России исходе. Но, несмотря на ядовитые стрелы из Петербурга (из сфер Военной коллегии), не торопился, размеряя силы. Он вернулся к войне не раньше, чем убедился в бесполезности дальнейших переговоров. Новый уполномоченный, назначенный Портой, был сговорчивее, однако в главном держался старого.

В 1773 году возобновились бои. «Подкусывая» врага, Румянцев готовил переправу через Дунай. По своему обыкновению, он не только не хвалился скорой победой, но в письмах к Екатерине преувеличивал бедственное положение армии, бескормицу, плохую погоду и свою беспомощность по причине лихорадки, приковавшей его к постели. Он выражал надежду, что ему разрешат, по крайней мере, отлучиться «куда-нибудь под кров ради спасения последних его жизненных сил».

Между тем, подготовившись, в апреле 1774 года Румянцев двинул дивизии на переправы. За Дунаем русские войска отрезали вражеские коммуникации и сообщение армии с сердцем страны. Генерал Каменский осадил Шумлу и запер неприятеля в этой крепости, где находились «священное знамя и все столбы и подпоры государства».

В последних боях, решивших исход войны, а следовательно, и судьбу Крыма, отличился Суворов, который до этого два года подряд тщетно добивался назначения к Румянцеву и наконец прибыл в его распоряжение в конце 1773 года.

Невзирая на интриги завистников, фельдмаршал сразу же стал поручать Суворову ответственнейшие операции.

Главным делом была переправа через Дунай, открывавшая путь к Стамбулу, и Румянцев поручил именно Суворову поиск переправы у Туртукая.

Туртукайский поиск Суворов именовал своей «первоучинкой».

Русские войска были уже на Балканском предгорье, когда визирь счел необходимым снова просить о перемирии. Фельдмаршал ему отказал: теперь речь могла идти лишь о мире с безоговорочным принятием всех требований России.

«Какие условия ни предписал бы нам тогда маршал, с нашей стороны не было никакой возможности сопротивляться его воле», – признается турецкий историк Ресми-эфенди.

Уполномоченные Порты явились в Кучук-Кайнарджи, где 10 июля 1774 года был заключен мирный договор. Подписан он был уже не Мустафой III, который умер раньше окончания войны, а его преемником Абдул-Гамидом I.

Условия касались Крыма (т. е. всего ханства с кубанскими землями и Таманью) и сводились к его полной отныне независимости от Порты. Россия наконец получила естественный выход к Черному морю (Керчь, Ени-Кале, крепость Кинбурн с землями между Днепром и Бугом).

Ресми-эфенди по этому поводу пишет: «Все споры кончены, все беды устранены (после заключения мира). Но по воле всевышнего аллаха находившийся в то время в Крыму прежний хан, злокачественный Девлет-Гирей, чтобы отнять у Сахыб-Гирея ханство, собрал около себя нескольких татар и послал двести татарских мурз с прошениями и представлениями к Порогу Счастья, просить и умолять, говоря: мы не приемлем под видом правды срама независимости! Мы будем сражаться хоть до светопреставления, пока Ени-Кале и Кин-Бурун не будут опять отобраны у московов!..» Не умеющие сообразить в деле начало с концом болтуны и тщеславные своим правоверием государственники заговорили: «Это что такое? Татары – мусульмане! Им непременно надо оказать помощь!»

Помощь эту «государственники» оказали татарам, отправив к берегам Крыма флотилию сераскира Гаджи-Али-бея. 22 июля 1774 года в Алуште высадился турецкий десант. Турки расположили в Алуште свой лагерь и заняли «весьма твердую позицию» в четырех верстах от моря под деревнею Шумою на весьма выгодном месте, с обеих сторон которого были «крутые каменистые стремнины и скалы Демерджи». Так докладывал Долгорукий в своей реляции Екатерине. Турок было значительно больше, чем русских. Два отряда двигались «непроходимыми стезями», добывая каждый шаг кровью.

Подполковник Тульского пехотного полка Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов командовал «гренадерским батальоном, состоящим из новых молодых людей, которых командир довел до такого совершенства, что в деле с неприятелем превосходил оный старых солдат».

В этом сражении Кутузов «начал понимать войну» (собственное его выражение).

Долгорукий сообщал в Петербург о Кутузове: «Сей штаб-офицер получил рану пулею, которая, ударивши его между глаза и виска, вышла напролет в том же месте на другой стороне лица».

Алуштинский десант был свидетельством непрочности мирного договора. Алуштинская победа была свидетельством непреклонности русских. Наступило затишье.

В рескрипте Екатерина писала Румянцеву: «Этот мир – знаменитейшая услуга ваша перед нами и отечеством… Вам одолжена Россия за мир славный и выгодный, какого по известному упорству Оттоманской Порты, конечно, никто не ожидал…»

Празднование победы состоялось ровно через год, т. е. 10 июля 1775 года в Москве.