Тарковский. Евгений Данилович, да не в этом же дело…

Сурков. В нем говорит голос, что все это правда, и вместе с тем – понимаете? – правда эта не умещается в его голове. Как, например, я подозреваю, что жена мне изменила, даже есть для этого все данные, но до последней минуты я все еще надеюсь, что может быть, это не так…

Тарковский. Ну, конечно! Именно! Евгень Данилыч…

Сурков. Но именно так никто никогда не играл. Обычно все разыгрывается гораздо элементарнее… А если Гамлет обнаруживает, что вовсе все не элементарно и не просто?

Тарковский. Да. Ну, конечно, здесь вы совершенно правы… Хотя у меня есть и другая мысль… Может быть, я попытаюсь сделать иначе: Гамлет все же не столько не верит в это, сколько ожидает раскаяния от Клавдия… Мне хочется, чтобы его просто подняло с места в надежде заметить не просто какой-то испуг от прочитанного намека на совершенное, а подлинное раскаяние. Вот в чем для меня, если углубиться, смысл Мышеловки: если Гамлет увидит раскаяние, то он простит, все простит!

Сурков. Вы знаете, вся пьеса может быть повернута совершенно неожиданным образом!

Тарковский. Евгень Данилыч, о чем вы говорите? Это же великая пьеса!

Сурков. Тогда все ее действие действительно становится трагедией гуманного сознания… Гуманного!

Тарковский. Это трагедия человека, который обогнал свое время на двести лет, Евгень Данилыч…

Сурков. Да, да, это трагедия гуманного сознания, которое превращается в банальное сознание…

Тарковский (заговорщицки). Конечно! А то с какой это стати Шекспир придумал Геттингенский университет? С какой стати?

Сурков (с восторгом). Нет, так это никогда в жизни не игралось!

Тарковский. Конечно! Что Шекспир? Идиот, что ли?

Сурков. Так никогда в жизни не игралось… Мочалов вопил, орал, кричал…

Тарковский. Нет, никаких страстей не будет. Будет просто: сегодня я еще порядочный человек, а завтра для того, чтобы подключиться к механизмам времени, так называемого прогресса, я уже подонок. Все! Я мщу – значит, я уже подонок. И вся так называемая история – только грязная вещь, осуществляемая на самом деле только самыми ужасными методами. Вот где великая концепция пьесы!

Сурков. А Высоцкий на Таганке играл бандита…

Тарковский. Да, он даже не бандита играл, а хулигана какого-то… Франсуа Вийона, которого повесили… То есть Вийона они, конечно, не играли, но так могло показаться, а при чем здесь все это? Когда у Шекспира речь идет о жизни и смерти, о том, что надо остаться человеком! Но как им остаться? Вот в чем вопрос! Вот убили отца, потом убьют и мать, а в это время я, Гамлет, учился бы себе, занимался бы философией, а сюда заехал ненадолго, и вообще хотелось бы не иметь к вам никакого отношения – ведь я интеллигент. Но отца-то все-таки убили, и все, что происходит вокруг, чудовищно… Что же остается? Выхода для порядочного человека нет. Но и оправдания нет! Гамлет прекрасно понимает и то, и другое. Но ощущает себя вынужденным принять вину, то есть, по существу, умертвив прежде всего самого себя, и других перерезав физически…

Сурков. Боже мой, я просто уйду с работы, даже если у меня не будет отпуска только для того, чтобы ходить к вам на все репетиции…

Тарковский. Так что, увы, режет он их всех к чертовой матери, будучи интеллигентом… А что это означает в данном случае? То, что у него более изощренная фантазия! То есть поскольку он интеллигент и воображения ему не занимать, то к финалу ему предначертано теперь стать самым похабных и изощренным убийцей…

Сурков (уже зная, что в Гамлете Тарковский видит только Солоницына). А сколько лет может быть Солоницыну на сцене?..