«Может быть, мальчику взять стул и уйти?.. Нет, это будет слишком громоздко. Пускай лучше здесь стоит сундук, это органичнее в тысячу раз…»
Пока Тарковский сомневается, Рерберг предупреждает: «Ты погляди в экспонометр, на глаз ничего не видно, а потемнело уже в четыре раза!»
Дошел черед до грима мальчика, Сына (то есть самого Тарковского в детстве), которого в фильме зовут Игнат. «Ну что это такое? Этот ребенок точно инфант. Его надо сделать зачумленным, с болячками, с потрескавшимися губами», – говорит Андрей. Обращается к актеру: «Сейчас ты идешь с матерью вдоль реки, тебе не хочется, и ты сейчас такой нытик». Игнат в полном восторге от поставленной перед ним актерской задачи: «Во! Это как раз моя натура!» Тереховой выдают зажигалку-кремень, самокрутку с махрой – непритязательные атрибуты военного времени.
Холодно. Сыро. Над рекой стелется туман. Только что был дождь. Актерам смачивают волосы водой, ее разбрызгивают из клизмы, в которую воткнули головку от импортного деодоранта. Как говорится, голь на выдумки хитра.
Сегодня подбирают грим Ларисе Тарковской, она играет роль женщины, которой Мать принесла продавать сережки. Андрей объясняет гримеру его задачу:
«Мне нужно, чтобы в гриме ни в коем случае не подчеркивалась социальная характеристика этой женщины (ее ярко характеризует сестра режиссера Марина Тарковская в составленном ею сборнике воспоминаний «О Тарковском». – О.С.). Я хочу, чтобы сохранилась живая фактура Ларисы, веснушки. Как у Лив Ульман».
Последнее время он часто вспоминает Лив Ульман. Она ему очень нравится и как актриса, и как женский тип, ему кажется, что Лариса похожа на нее.
Сегодня я попросила Рерберга сказать мне несколько слов о картине и о его впечатлениях от работы с Тарковским. Вначале он заартачился: «Нет-нет, еще рано и до конца неясно, как это все снимать». Но когда объяснила, что это мое интервью санкционировано Тарковским, то Рерберг согласился:
«Ну, я-то думаю, что в связи с изобразительным строем картины все уже ясно. Мне кажется, что может быть сам Андрей еще сомневается в чем-то. Что же касается меня, то могу сказать, что во время съемок выполняю свою работу интуитивно и только потом могу ее проанализировать. В данном фильме нам важно добиться субъективного взгляда на мир, передать ощущение того, что видел в детстве, юности, видел недавно, вижу теперь. Но поскольку каждый видит мир по-своему, то, очевидно, эта картина снималась бы разными людьми по-разному. В данном случае наши взгляды – то есть мой и Андрея – должны совместиться и стать единым и субъективным авторским взглядом. Задача непростая. Поэтому чем дальше, тем труднее работать: мы все меньше радуемся. Нам нужно получить в изображении точный эквивалент ощущений, которые должны быть выражены скупо, без сантиментов. Это скупость, точно попадающая в цель. Если сравнивать Тарковского с другими режиссерами, с которыми мне приходилось работать, то могу сказать, что с ним все заранее гораздо тщательнее продумывается. Я полагаю, что кинематографу Тарковского, по существу, претят «выдраенные», засушенные кадры, поэтому равновесие в каждом кадре «Соляриса» я считаю его недостатком. На его экране могут, должны быть и промашки и ошибки в мелочах. Высчитанность и просчитанность во всем для Тарковского губительна.
Если еще раз сравнить Тарковского с режиссерами, с которыми я работал раньше, то мне он кажется наиболее серьезным в своем подходе к проблемам, от общей идеи произведения и до самых мелких деталей, ее реализующих. Не знаю, что в конце концов у нас получится, но уверен, что нашармачка он не работает».
Сегодня ищут место на реке Вороне, где будут купаться Мать и Сын. Ассистенты Рерберга неловко толкают тележку с камерой, на что Рерберг реагирует резко и определенно: «Сейчас кто везет тележку, а? Чтобы сразу попал в нужную точку! Все! Конец экспериментам!»
Снимают кадры сцены «Продажа сережек». Мать – Маргарита Терехова здоровается с Надеждой Петровной Лебедевой, которую играет Лариса Тарковская. Мать выходит из-за угла дома на испуганный шепот Сына: «Мам, там открывают…» Терехова, подходя к двери, вроде бы спокойно и доброжелательно улыбается, скрывая внутреннее напряжение: «Здравствуйте…» Рерберг предлагает усложнить актерское состояние:
«Я бы менял ее состояние: за углом она смешалась; а уже потом, повернув за угол, взяла себя в руки и внешне успокоилась». Андрей соглашается с Рербергом, а когда хочет что-то объяснить Игнату, то оказывается, что мальчик не нуждается в подсказках: «Да, я знаю! Это такое состояние неприятное, когда в гости идешь и не хочется!..»
Сегодня Тарковский мне сказал, нервничая:
«Сколько ни снимаешь фильмы, а все равно каждый раз кажется, что начинаешь все как будто заново. А первый брак… не знаю. Снимать фильмы – это мучение!»
Съемки разворачиваются крайне медленно. Я нахожусь в Тучкове уже десять дней, и за все это время отсняты всего два кадра, собственно, один проход. С погодой удивительно не везет: вот и сегодня снова дождь. Выезд на съемочную площадку назначен на 10.30, а сейчас 11.30, но пока (естественно ли?) никого нет.
Наконец выехали на съемку. Сегодня собираются отснять несколько планов в доме у Лебедевых, куда мать понесла продавать свои сережки. Тарковский, как всегда, добивается точности в деталях: требует, чтобы воду в тазу подгрязнили, чтобы землю вокруг дома полили, а сам подкладывает рядом с тазом два незатейливых куриных пера.
Сейчас будет сниматься сцена продажи сережек, такой, какой ее воображает мальчик. Рерберг спрашивает Тарковского: «Будем сначала разводить мизансцену или ставить свет?» «Одновременно. Надо посмотреть, что у нас получается», – отвечает Тарковский.