Есть!

— Когда наши, русские войска были в Европе — им поставлялось самое новое оружие. Потом, когда они ушли оттуда — большая часть этого оружия оказалась на Украине, и попала к торговцам оружием. В русской армии — и у русских вообще — нет оружия таких лет выпуска, у нас большинство оружия — новое. У украинцев нет денег на покупку нового, потому они пользуются старым оружием. Восемьдесят восьмой год — как раз такое оружие. Оно позволяет установить оптический прицел.

Может, я был прав, а может, и нет — скорее всего, всякое могло быть. Но я выложил карты на стол. От Дмитрия зависело — поверит он этому рассказу, или нет и подставит себя под пули. И решение надо было принимать при своих, на глазах у всех.

И он сказал:

— Я тебе не верю, русский.

Что ж.

— А я не верю тебе. Но другого объяснения у меня нет. Хочешь, принимай это, а нет — мы оба умрем. Ты так точно.

Я стоял и знал, как ему хочется выстрелить в меня. И как он борется со страхом — он закончил университет в Лондоне, и просто не готов к такому. Он хотел бы поставить себя перед остальными — но…

Я заметил, как рука одного хорвата — сдвигается к карману.

— Умереть хочешь? Ты, с бородой.

— Какого черта!

— Такого…

— Хватит!

Это сказал Дмитрий.

— Не могу сказать, что я поверил тебе, русский. Но ты и в самом деле можешь быть непричастен к смерти моего отца. Я проверю, то что ты сказал. И если ты солгал… мы еще увидимся.

Я победил.

— Хоть десять раз на дню.

…

Когда машины хорватов отъехали — ко мне подошел Трактор. Он целился с третьего этажа недостроенного торгового центра, и у него у единственного был выход на микрофон, который я прицепил на воротник. У нас был уговор, что слышит меня только он и по условному слову или по обстановке — он начинает стрелять, а за ним — все остальные. Договорились так потому, что иное было сильно рискованно. Один стрелок — все же не четыре, мало ли кто и как поймет.

— Сожрут его, — сказал он.