Возможно, представляя себе их романтическое будущее, он назвал рисунок «Неоконченная симфония», но редактор журнала изменил название на «Влюбленные». Так родилась легенда. В следующие два десятилетия влюбленные Пейне появлялись повсюду: на шарфах, почтовых марках, свадебных открытках, фарфоровых тарелках, в рекламе авиакомпании «Эйр Франс» и универмага «Галери Лафайет». Их любовь была сладкой, но не приторной, старомодной, но слегка нереальной и в первую очередь очень французской. Прижавшись друг к другу под зонтом во время дождя или обмениваясь нежностями на парижской скамейке, они выглядели идеальным воплощением страны, которая специализируется на экспорте любви. В детстве я много слышала о Влюбленных Пейне, потому что такое прозвище дали моим родителям их близкие друзья. Они считали моих маму и папу, которые никогда не ссорились, всегда держались за руки и часами мечтательно смотрели друг другу в глаза, героями волшебной сказки. Как и влюбленные Пейне, мои родители влюбились друг в друга с первого взгляда благодаря случайной встрече, только маму соблазнила не скрипка, а бордер-колли по имени Марсель.

Это было в начале 1970-х годов. Моя мать впервые увидела моего отца, когда он выгуливал собаку в парке. Их взгляды встретились, они улыбнулись друг другу и могли бы просто пройти мимо, если бы не Марсель. Пес дернул моего отца в ее сторону, задыхаясь от восторга, и начал бешено облизывать лодыжки моей мамы.

«Марсель, нельзя! Обычно он так себя не ведет», — сказал извиняющимся тоном отец. «Все нормально, правда!» — ответила мама, почесывая собаку за ухом и расплываясь в улыбке. Они разговорились. Марсель расслабился: его миссия была выполнена. Перед тем как попрощаться, отец попросил у мамы номер телефона. В следующую субботу он пригласил ее на танцы. Должно быть, ей понравились его движения на танцполе, потому что в тот вечер она пошла к нему домой; впрочем, между ними ничего не было, кроме долгой беседы. Мои родители были по-своему классными — стильными, стройными и, поскольку это была Франция 1970-х годов, любили носить расклешенные оранжевые брюки, — но очень консервативными. В интимную связь они вступили только после свадьбы, через шесть месяцев после знакомства. Возможно, именно поэтому они поженились так быстро! Спустя два года родилась я.

Как я обнаружила, любовь — это чрезвычайно сложный феномен, который влияет на мозг разными необъяснимыми и загадочными способами. Но влечение, притяжение к другому человеку — это более простой процесс, и нам хорошо известны биологические и химические механизмы, лежащие в его основе. Первое, что стоит отметить о влечении: оно появляется мгновенно, что, однако, не означает «импульсивно». Мы можем оценить пригодность потенциального партнера менее чем за двести миллисекунд после того, как впервые увидели его[54]. А когда мы не заинтересованы в человеке, или, выражаясь языком «Тиндера», смахиваем влево, решение формируется еще быстрее. Оно принимается в доли секунды на основе комплексной визуальной информации, глубоко укоренившихся генетических предпочтений с точки зрения репродуктивной пригодности и личных предпочтений вроде «мне нравится твой стиль».

Интересно, что в потенциальном партнере нас, в частности, привлекает собственный образ, хотя мы этого не осознаем. В одном исследовании участникам показывали их собственные отфотошопленные фотографии, на которых их лица превратили в лица противоположного пола. При этом как мужчины, так и женщины не только не узнали на отредактированном фото себя, но и сочли собственное изображение наиболее привлекательным[55]. Эту склонность влюбляться в двойников можно заметить и у моих родителей, которые так похожи друг на друга, что их можно принять за брата и сестру.

Обоняние тоже играет важную роль в формировании влечения, но с точностью до наоборот. Нас, как правило, привлекают люди, чей запах отличается от нашего. Человеческий нос улавливает феромоны — химические сигналы, содержащие генетическую информацию. В одном довольно зловонном исследовании студентки колледжа нюхали футболки студентов, и в итоге выяснилось, что они предпочитали запахи мужчин с иммунной системой, сильно отличающейся от их собственной[56]. Такой выбор обусловлен желанием защитить потомство, позволив ему унаследовать больше способов борьбы с болезнями. На выбор партнера — причем не только у людей — влияют и другие факторы, от погоды в момент знакомства до чувства голода. Например, исследования показывают, что голод влияет на предпочтения самок пауков: в сытом состоянии они наиболее восприимчивы к предполагаемым партнерам[57].

Когда мы не просто испытываем влечение к кому-то, а начинаем влюбляться, в мозге высвобождается каскад нейротрансмиттеров и химических веществ, которые меняют наше настроение и восприятие. Первое, что вы замечаете, когда влюбляетесь, это насколько вам хорошо в этот момент. «Эйфория» — так мы часто описываем это состояние. И если взглянуть на химические процессы, лежащие в основе этого чувства, эйфория окажется вполне объяснимой. Влюбленность запускает целую охапку биологических фейерверков, включая активацию сердцевидной области, называемой вентральной тегментальной зоной, которая посылает дофамин в систему вознаграждения мозга, отвечающую за чувство наслаждения. Эти же области активируются, когда люди едят вкусную, но вызывающую привыкание пищу или пьют вино.

Вот почему влюбленность бывает похожа на наркотическое опьянение, разве что без отходняка. Сердцебиение учащается, температура поднимается, на щеках появляется румянец, зрачки расширяются, а мозг посылает телу сигналы о необходимости выделения глюкозы для получения дополнительной энергии. Бурлящий поток дофамина затапливает мозг. Но это не единственное химическое вещество, которое активно вырабатывается в период влюбленности. Мозг также увеличивает выработку норадреналина — гормона, который обеспечивает эффект туннельного зрения, заставляет фокусироваться на текущем важном моменте и искажает восприятие времени. Повышенный уровень норадреналина (наряду с избытком дофамина) — одна из причин ощущения, будто время на первом свидании с новым возлюбленным летит незаметно. При этом в период влюбленности уровень серотонина — ключевого гормона, регулирующего аппетит и навязчивые тревожные мысли, — снижается до такой же отметки, как у пациентов с обсессивно-компульсивным расстройством. Поэтому вы можете заметить, что нерегулярно питаетесь и зацикливаетесь на мелочах, беспокоитесь о том, как сделать «правильный шаг» или отправить «идеальное сообщение», а затем снова и снова прокручиваете в голове прошедшее свидание.

Физический контакт между вами и вашим возлюбленным активирует другой чрезвычайно важный гормон человеческого влечения — окситоцин. Это нейропептид, который иногда называют гормоном связи, потому что он действует как клей между людьми и усиливает чувства сопереживания и доверия. Его уровень также повышается, когда вы смотрите в глаза партнеру или обнимаетесь. Другими словами, окситоцин необходим для формирования отношений.

А недавнее исследование Гарвардской медицинской школы показало, что повышение уровня окситоцина может также объяснять, почему некоторые люди меньше едят в состоянии влюбленности[58]. Когда исследователи давали мужчинам с разной массой тела назальный спрей с окситоцином перед приемом пищи, участники съедали меньше (по сравнению с контрольной группой мужчин, получавших плацебо) и не так активно баловались перекусами между трапезами, особенно шоколадным печеньем.

Мои родители поселились недалеко от французского города Шамбери в небольшом городке, где я и выросла. Мать стала профессором экономики в местном колледже, а отец управлял процветающим бизнесом по производству замороженных продуктов. Пока мама рассказывала о радостях научной деятельности и прелести непрерывного обучения, папа вещал о безусловной пользе замороженного горошка (и я охотно слушала эти лекции, потому что он подкупал меня большими контейнерами с мороженым).

Мои родители много работали, и работа разлучала их на большую часть дня. Но вечером, вернувшись домой, они соединялись, как два магнита. При встрече они целовали друг друга в губы: это был не французский поцелуй, а милый чмок, который выражал искреннюю романтическую привязанность. С этого момента ничто не могло разлучить их, пока не приходило время снова идти на работу. Все дела по дому — покупки, готовку, стирку — они не делили, а делали вместе. Когда они сидели на диване, их руки неизменно переплетались.

Мне нравилось наблюдать, как они вместе готовят на нашей открытой кухне. В их исполнении чистка, резка и жарка картофеля фри выглядели столь же хореографично, как балет. Подавляющая часть их общения была невербальной, они могли удивительно точно предугадывать действия друг друга и с огромным удовольствием проводили время вместе. Я помню, как однажды мама готовила соус болоньезе по легендарному семейному рецепту, и в какой-то момент они с папой расхохотались до колик. Как и любая итальянка, моя мама не может общаться без активной жестикуляции, и она была настолько поглощена разговором, что не заметила, как нечаянно плеснула томатным соусом в лицо отцу. Началась битва едой, которая закончилась долгим поцелуем. Когда я росла, я знала, что мои родители идеально подходят друг другу. Но кому подходила я? Они, конечно, любили меня, но я часто чувствовала себя нежелательным придатком, довеском. Когда мы ехали в семейном автомобиле, я сидела по центру на заднем сиденье и просовывала голову между ними, иногда упираясь подбородком в их сцепленные на подлокотнике руки. Когда я была маленькой и родители оставляли меня с бабулей, чтобы провести выходные вдвоем, я обвиняла их в том, что они меня бросают. Я часами глазела на парковку, надеясь, что они вернутся и включат меня в свои планы. (Когда я думаю об этом сегодня, то вспоминаю, как моя собака смотрит в окно, ожидая моего возвращения с работы.)

Став старше, я начала сомневаться, что когда-нибудь смогу найти кого-то, с кем мы будем дополнять друг друга так же, как дополняли друг друга мои родители. Я сидела на диване, наблюдала, как они воркуют на кухне, и слушала на плеере тоскливую итальянскую балладу Лауры Паузини «Одиночество»:

Жизнь в одиночестве казалась мне моей судьбой. Я и сегодня точно не знаю почему. Боялась ли я не соответствовать романтическому идеалу, который установили мои родители? Была ли я начинающим трудоголиком, настолько влюбленным в учебу и спорт, что у меня не оставалось времени на романтику? Или мне слишком полюбилось высказывание «Лучше быть одному, чем в плохой компании»? После того как я однажды его услышала, оно стало моей мантрой или, по крайней мере, неплохим оправданием. Конечно, я знала, каким счастливым может сделать человека любовь. И я даже занималась сводничеством в школе: применяя свои знания о социальных взаимодействиях, я считывала язык тела моих друзей, подмечала, кто кем интересуется, и предлагала им встретиться. «Рэйчел, видишь, как Жан краснеет, когда ты рядом?»

Но мне самой было неинтересно играть в эту игру. Я общалась со спортсменами и ботаниками, а когда сближалась с кем-то из парней, то относилась к нему как к брату, которого у меня никогда не было, но не как к потенциальному бойфренду. Однажды в начальной школе на теннисном корте меня поцеловал мальчик (это был мой первый поцелуй), а потом сказал, что будет встречаться со мной, если я обрежу свои длинные волосы. Я просто улыбнулась и ушла, а мои длинные волосы развевались на ветру.

Спустя некоторое время я начала стесняться, потому что окружающие (в основном моя мать) начали спрашивать, почему я не проявляю никакого интереса к любви и как мне удалось провести все средние и старшие классы без парня. Поступив в университет, чтобы изучать психологию, я никогда не рассказывала матери о своей личной жизни (точнее, о ее отсутствии). Когда я сообщала ей о своих хороших оценках или о том, как заполучила стажировку, несмотря на большую конкуренцию, она говорила: «Хорошо, но нашла ли ты Того Самого?»

Она призналась, что каждый вечер молилась, чтобы этот долгожданный Тот Самый наконец появился. А иногда она пыталась ускорить судьбу. Когда мне было четырнадцать, несколько ребят из школы организовали по случаю дня рождения одного парня танцевальную вечеринку, или тусовку, как мы говорили в конце 1980-х. На том мероприятии моя мама пообщалась с парой, которая считала, что их сын (ему тоже было четырнадцать) будет отличной партией для меня, когда нам обоим исполнится двадцать один год. Да, мама всегда думала в долгосрочной перспективе! Поэтому полные решимости родители подначивали нас станцевать вместе, и, когда мы наконец вышли на танцпол, они были так рады, что сфотографировали нас.

Сегодня, когда я смотрю на этот снимок, я не могу удержаться от смеха: мы с мальчиком танцевали так далеко друг от друга, что между нами можно было бы поставить стол. Позже он сократил эту дистанцию с кем-то другим. Через десять лет после нашего танца он женился, остепенился и завел семью. А я в свои двадцать четыре оставалась демонстративно и счастливо одинокой. А что мама? Она беспокоилась еще больше, чем прежде.

Вскоре стало невозможно провести воскресный ужин без маминых причитаний о том, что у нее никогда не будет внуков. Я просила ее проявить терпение, найти новое хобби, а не зацикливаться на моей личной жизни. «Ты не думала завести щенка?» — предлагала я.