— Окажите ей немедленную помощь, Иван Петрович, — приказал он, — и отправьте в Керки, в больницу.

— Она очень плоха, — произнес врач шепотом.

А на заставе уже играли тревогу.

Вечерело. У реки клубился туман, окутывая кустарники и камыши. Солнце зашло за горы. Где-то вдалеке, в развалинах, тоскливо кричали совы. Вскоре из наползших сизых туч посыпалась мелкая снежная крупа…

…А бал был в разгаре. Люди веселились. Даже Дурсун, сидевшая долгое время неподвижно, вдруг запела какую-то песню на своем языке.

Все затихли, прислушиваясь к незнакомой мелодии, к однообразному аккомпанементу. Это Мамед играл на дутаре, не сводя глаз с певицы.

Непонятные слова, но всем понятна боль и тоска, звучащие в голосе Дурсун.

— Зачем плохую песню поешь? — отбрасывает дутару Мамед. — Веселые песни петь нужно.

Песня умолкает. Воспользовавшись наступившей тишиной, Дубинка говорит:

— А не пора ли, братцы, расходиться? Второй час!

Но тотчас грянул могучий хор под руководством Борисенко:

Песня гремит, на столе дрожат стаканы. Хорошо поют ребята!

Но почему так волнуется Дубинка? Вот он снова спрашивает о времени, снова предлагает разойтись.

— Поздно уже, товарищи, спать пора! Вот уж меры люди не знают.

— Ничего, — небрежно откликается Сатилов. — Завтра выходной, отдыхать будешь. Пусть народ веселится.

Мирченко стоит в стороне вместе со своими друзьями — Амурским, Хоменко, Соломиным. Они ведут разговор о рудах, геологических разрезах, о верхнем и нижнем меле. Они и здесь, как на работе.

Мирченко ощупывает у себя в кармане письмо. Вынув из конверта узенький листок бумаги, он вновь пробегает его глазами.

Это письмо от Сафьянова. Он поздравляет Мирченко с успехом, с началом обогатительных работ.

— Ханжа, ханжа, — шепчет геолог. — Уж он-то не сложит оружия…

Мирченко комкает письмо и отбрасывает его в сторону.