— Кто это? — поднял голову человек в чалме.

В глазах Ниязова блеснули жестокие огни.

— Это тот самый человек, который осмелился защищать от гнева мужа Дурсун и ударил Дурдыева.

— Ударил? — брови человека в чалме высоко поднялись. — Тогда… — Он чуть помедлил, глаза его, строго сузившись, остановились на Дурдыеве. — Тогда это сделаешь ты…

Дурдыев вскочил.

— Я не могу этого сделать. Сразу же все поймут, что это я. Что будет с моим домом? С моими женами, с детьми?

— Ни в чем не сомневайся. Если они отберут у тебя дом, ты потом получишь десять. Ты понял меня, человек?

Дурдыев еще ниже опустил голову.

— Хорошо, я сделаю это.

За дверью раздался звон разбитой тарелки: Дурсун, принесшая гостям большое блюдо сладостей, затаив дыхание, слушала весь этот разговор.

Дурдыев сразу же оказался возле онемевшей женщины. Пламя светильника, падавшее из ниши в стене, осветило его хищное, обезображенное злобой лицо. Впившись костлявыми пальцами в плечо Дурсун, Дурдыев с силой сжал его. Женщина застонала. Из глаз ее хлынули слезы.

— Ты все слышала? — зловещим шепотом спросил Дурдыев.

— Зачем этот плохой человек пришел к нам? — сквозь слезы проговорила она. — Пусть он уйдет отсюда.

— Замолчи! — крикнул Дурдыев.

Больше она ничего не помнила.

Очнулась она в башне, на глиняном полу, истерзанная и избитая.

Приставную лестницу сразу же убрали: Приставляли ее лишь тогда, когда Дурдыев приносил узнице скудную пищу. Дурсун нашла в мусоре огрызок карандаша, написала небольшую записку и бросила ее вниз. Записку подобрал мальчик Джума, сын одного из пастухов.

Прочтя записку, Джума понял, что он должен отдать ее какому-нибудь важному начальнику, и отдал ее начальнику станции.

Начальник оказался трусом. Сначала он решил попросту уничтожить записку. Но затем, передумав, запечатал ее в конверт и на конверте красивым канцелярским почерком вывел: «Начальнику «Дорстроя».

Так записка попала к Макарову.