Ему было неприятно видеть, что этот дурак выглядит таким разбитым; Мартин был дураком, но дураком-идеалистом. Идиотский идеализм привлекал доктора Даруваллу. И Мартин был откровенен – в отличие от своего близнеца! По иронии судьбы доктор чувствовал, что, благодаря Мартину Миллсу, менее чем за неделю узнал о Джоне Д. больше, чем от самого Джона за тридцать девять лет.
Доктор Дарувалла задавался вопросом: стал ли Джон Д. закрытым и отстраненным лишь после того, как воплотился в Инспектора Дхара, или его темный, как икона, характер был дан ему от рождения? Затем доктор напомнил себе, что Джон Д. был актером и до того, как стал Инспектором Дхаром. Если однояйцовый близнец, у которого отец гей, имел пятидесятидвухпроцентный шанс стать геем, то разве могли Джон Д. и Мартин Миллс с таким вот шансом не быть одинаковыми? Доктор Дарувалла подумал, что у близнецов был сорокавосьмипроцентный шанс на неодинаковость; тем не менее он сомневался, что Дэнни Миллс мог быть отцом близнецов. Более того, Фаррух слишком полюбил Мартина, чтобы продолжать обманывать его.
«Скажи ему – скажи ему сейчас!» – твердил себе Фаррух, но не мог произнести ни слова. Только самому себе он мог сказать то, что хотел бы сказать Мартину.
Тебе не нужно возиться с останками Дэнни. Скорей всего, твой отец – Невилл Иден, а его останки давным-давно погребены. И не нужно помогать мамаше, которая хуже суки. Ты ее не знаешь – кто она такая и что собой представляет. Но есть один человек, которого ты, возможно, хотел бы узнать; может, вы даже оказались бы полезны друг другу. Он научил бы тебя расслабляться – или даже приятно проводить время. Ты мог бы, хоть немного, научить его чистосердечию – скажем, тому, как не актерствовать хотя бы иногда.
Но доктор ничего этого не сказал. Ни слова.
Доктор Дарувалла принимает решение
– Стало быть, он слабак, – сказал Инспектор Дхар, близнец.
– Во всяком случае, он растерян, – ответил доктор Дарувалла.
– Тридцатидевятилетний мужчина не должен заниматься поисками самого себя, – заявил Джон Д.
Актер сопроводил эту фразу почти искренним негодованием, ни разу не напомнив себе, что вопрос поисков самого себя был ему хорошо знаком.
– Думаю, он тебе понравится, – осторожно сказал Фаррух.
– Ну, ты же писатель, – более чем двусмысленно заметил Дхар.
Доктор Дарувалла подумал: хочет ли Джон Д. сказать, что вопрос, встретятся они или нет, зависит от меня? Или он имеет в виду, что только писатель будет впустую тратить время, фантазируя насчет встречи близнецов?
Они стояли на балконе квартиры Даруваллы, глядя на закат. Аравийское море было бледно-фиолетовым, как медленно заживающая нижняя губа Джона Д. Актер использовал гипсовый лонгет на вывихнутом мизинце как указку; Дхару нравилось тыкать пальцем.
– Помнишь, как Нэнси отреагировала на этот вид? – спросил актер, указывая на запад.
– Добралась до Айовы, – заметил доктор.
– Если ты больше не вернешься в Бомбей, Фаррух, ты мог бы отдать эту квартиру заместителю комиссара и миссис Пател. – Фраза была произнесена с почти полным безразличием. Сценаристу оставалось только восхищаться скрытным характером, который он создал; Дхар был почти абсолютно непроницаем. – Я не имею в виду действительно отдать им – хороший детектив наверняка истолкует это как взятку, – продолжал Дхар. – Но, скажем, ты мог бы продать ее им за смешную сумму – например, за сто рупий. Только, конечно, с условием, что Пателы будут держать слуг – пока Налин и Рупа живы. Я знаю, что ты не захочешь выставлять их на улицу. Что касается жилищного комитета, я уверен, что они не будут возражать против Пателов, – каждый квартирант хотел бы иметь в доме полицейского. – Дхар снова указал своим лонгетом на запад. – Я считаю, что этот вид в чем-то помог бы Нэнси, – добавил актер.
– Вижу, ты думал об этом, – сказал Фаррух.
– Просто идея – если ты больше никогда не вернешься в Бомбей, – ответил Джон Д. – Я имею в виду – если действительно никогда.
– А ты когда-нибудь вернешься? – спросил доктор Дарувалла.