— Ты говорил. Куры в квартире, записочки. Знаешь, когда ты все рассказывал, мне это казалось блядски смешным, но вот теперь мне как-то и не до смеха. Нисколечки. — Малгося прикусила губу, погладила Кубу по лицу. — Думаешь, это может быть наследственным?

В этом году Малгося сдавала экзамены на аттестат зрелости, после чего планировала поступать на классическую филологию. Ее родители — что заставляло Кубу комплексовать — преподавали в университете, так что их никак бы не обрадовало бы известие, что любовь их единственной доченьки это сын образцово-показательного психа. Люди говорили, что по сравнению с отцом Малгоси даже старший могильщик являлся истинной кладовой юмора.

«Как это — наследственно? — размышлял Куба. — Что ты хотела этим сказать?»

— Нет, тут оно будто шахматный конь, — пояснил он, — я так слышал. Вот если бы у меня была тетка, то ее дети были бы стукнутыми. Странно, правда?

Малгося покачала головой, а Куба снова не мог понять, то ли она имеет в виду шум внизу, то ли тайны генетики. Он же продолжал говорить, ему хотелось, чтобы подружка молчала.

— Отец меня беспокоит, — повторил он.

— Ты много о нем рассказывал.

— Говорить всегда можно, вот только мне оно уже поперек горла. Ты своих предков понимаешь?

Та отрицательно мотнула головой. Кубе нравилось смотреть, как девушка курит. Она откидывала назад головку с коротко остриженными волосами, так что сережки в левом ухе звенели, столкнувшись одна с другой. Дым она выпускала одним мощным выдохом.

— Ну вот, я тоже — нет, и, похоже, их никто не понимает. Только вот мне кажется, что ты или там другие когда-нибудь со стариками договоритесь. Но вот про себя я этого сказать не могу. Он будто камень из другого мира.

— Почему именно камень?

— Не знаю, как-то вот так проскочило, — уставился Куба в жар сигареты. — Камень — это камень, разве не так? И вот я ловлю себя на дурацких мыслях, что мне хотелось бы с ним договориться, даже на его условиях, только вот эти условия, они такие… ну, я ебу… ну просто невозможные. Иногда мне кажется, что он даже говорит не по-польски. Боюсь его оставлять.

— И сейчас тоже? — Малгося охватила его рукой, а Куба представил себе мину ее отца-профессоришки в тот момент, когда он узнает, что его обещанная латыни единственная доченька выделывает на техническом этаже. Он почувствовал приятное тепло. Но тут же по позвоночнику прошлась волна холода.

— Сейчас нет, — ответил он.

— Не поняла.

— Он сам себя накручивает. Пахан начал чудить, так что людишки понемногу от него отодвинулись. Ему было больно, хотя в этом он никак не признается, и от этой боли чудил все сильнее, пока не сбежала мама, его дружки ушли окончательно, и вот тогда крыша у него поехала совершенно. Я говорю себе, что с ним останусь, но это ложь, Госька. — Они обменялись взглядами. — Как только смогу, уйду к чертовой матери. — Куба отбросил окурок. — Но за него я беспокоюсь.

— Он тоже беспокоится о тебе.

— Ты так считаешь?

— Не слышишь?

Они замолчали. Шум доносился с восьмого этажа. Время от времени он стихал, но тогда кто-то начинал орать во всю ивановскую. Кубе этот голос был знаком. По всему подъезду разносилось его имя.