– На что вы рассчитывали, лейтенант, когда избивали офицеров старшие вас по званию?
Этот вопрос неожиданно подтолкнул меня к мысли о вербовке. Похоже, майор подталкивал мое сознание к совершенной по отношению ко мне несправедливости, чтобы затем посмотреть мою реакцию. Получив направление, в сторону которого мне надо было двигаться, я включил образ обиженного молодого человека, который героически воевал, а вместо признания заслуг его засунули в штрафную роту.
– Передо мной тогда были не старшие офицеры, а подвыпившие мужики, нарывающиеся на драку! Что я должен был – ждать, пока они мне наваляют?! – это должно было прозвучать по-мальчишески, с легкой обидой на случившуюся со мной несправедливость. За что со мной так поступили? Я честно заслужил лейтенантские погоны. Полгода в партизанах. Шесть ходок за линию фронта. Два ордена и две медали. Я не прятался за чужие спины и бил врага не жалея своей жизни. Я тоже считаю себя героем. При этом мне, то есть Косте Звягинцеву, сейчас 20 лет и два месяца. Он еще совсем молодой парень, а значит, он имеет полное право обидеться, пусть даже несколько и по-детски. Если я все правильно рассчитал, то контрразведчик должен был понять, что лейтенант Звягинцев обижен таким несправедливым решением командования, а своей подчеркнутой дисциплинированностью и официальностью старается это подчеркнуть. Как интеллигент. Именно так. Он же из интеллигентной семьи. Лейтенант решил теперь делать только то, что ему приказали, и ни шага в сторону. Пусть так все и выглядит.
Если это действительно так, то я убью сразу двух зайцев. Сниму с себя ненужные подозрения и укачу отсюда обратно в Москву.
– Лейтенант Звягинцев! Вы, прежде всего, советский офицер, а значит, должны блюсти свою честь! К тому же перед вами были не подвыпившие мужики, а старшие по званию офицеры, один из которых Герой Советского Союза! Да, я знаю, что не вы первым начали эту драку. Только благодаря тому, что подполковник Митин оказался честным и принципиальным человеком, с вас не сняли погоны, лейтенант! Вот только это не оправдывает вас! Вы, боевой офицер, поступили, как сопливый мальчишка!
– Зачем вы все это мне говорите, товарищ майор государственной безопасности? – при этом я постарался набычиться, придав лицу недовольное и упрямое выражение. – Я уже свое наказание понес. Буду честно воевать здесь, на фронте.
– Мне нужно понять, насколько глубоко вы осознали свою ошибку. Вы понимаете меня?
– Вам-то лично это зачем? – прикинулся я недоумевающим дурачком.
– Вас ведь не устраивает такое положение?! – ответил он мне вопросом на вопрос, который должен был прозвучать для меня неожиданно, поэтому пришлось сделать вид, что растерялся.
– Что-то я вас не понимаю, – но совсем ничего не соображающим придурком выглядеть было нельзя, поэтому моя растерянность быстро исчезла. – Впрочем… догадываюсь. Вы хотите меня взять к себе. Так?
Майор удовлетворенно кивнул головой. Он так и думал, что амбициозный молодой человек, считающий, что его предало собственное начальство, клюнет на его предложение, как голодная рыба на приманку. В нем есть сила, воля, жестокость. Он научился убивать, и в то же время глубоко внутри него сидит интеллигент. Сейчас он считает, что его, героя, незаслуженно обидели, кинули в грязь. Если такому в нужный момент подать руку помощи, то он будет готов за вас хоть с чертями в аду сражаться.
– Я согласен, – сказал я, а сам подумал: «Клюнула рыбка. Клюнула!»
Майор мало знал меня, поэтому сделал выводы исходя из моего дела и из того, что видел. То есть видел он молодого человека, студента, сумевшего за два года превратиться в разведчика-профессионала. Вот только сам Звягинцев из интеллигентной семьи, что для майора Васильченко было показателем слабости человека. Он считал, что у таких людей нет железного стержня, а значит, из него никогда не получится настоящего борца за счастье народа. Нет, такие люди тоже нужны для строительства коммунизма, но на самом острие борьбы могут стоять только такие люди, как он сам. Сам по себе майор был неплохим человеком, прошедшим через голодное, безрадостное детство. Затем была бурная молодость в годы Гражданской войны. Вернувшись в родной город, пошел на завод. Был членом партийного бюро родного предприятия. В органы его направили по партийному набору, когда Берия стал во главе наркомата НКВД и началась очередная чистка кадров. Получив первый опыт борьбы с японско-германскими шпионами и врагами народа, он понял, что в первую очередь надо отринуть малейшие сомнения в своей работе и безоговорочно верить проводимой партией и правительством политике. Иван Павлович Васильченко был примерным семьянином, любил жену и детей, считал себя опытным работником и искренне верил, что его работа приближает светлое будущее всего человечества. Преданность и работоспособность Васильченко высоко ценил его начальник, подполковник Быков Илья Иванович. Он почти полностью доверял ему, но при этом ему не хотелось, чтобы разговор с лейтенантом проводил майор, так как тот был излишне прямолинеен и мог наломать дров, но и откладывать беседу было нельзя. Звягинцев понравился подполковнику своим ненатужным спокойствием еще тогда, в первую их встречу, а он доверял своей интуиции. Два осколка, полученные от разрыва снаряда, не вовремя уложили его на больничную койку, но не это его волновало, а то, что он не выполнил данное ему поручение. Сначала он не смог перехватить предателей, которые сумели ускользнуть от него, перейдя линию фронта, а затем сорвалась отправка в тыл майора Васильченко. Он понимал, что его ничего хорошего не ждет, когда он выйдет из госпиталя, и тут вдруг неожиданно узнает, что лейтенант каким-то образом сумел добраться до партизанского отряда и готов выполнить порученное ему дело. В положении подполковника это было просто чудо! Он ухватился за Звягинцева, словно утопающий, который готов ухватиться за соломинку, лишь бы выжить, а спустя еще трое суток получает еще один царский подарок. Полковника фон Клюге. И сведения, что один из предателей мертв. Спустя неделю его доверенное лицо, майор Васильченко, подтвердил всю эту информацию. После чего подполковник дал свое разрешение на разговор с лейтенантом Звягинцевым. К тому же за это время сотрудники Быкова собрали всю нужную ему информацию о Звягинцеве. Все говорило о том, что, несмотря на молодость, Звягинцев – опытный, решительный и жесткий человек, не теряющий головы в сложных ситуациях, а главное, не боящийся проливать чужую кровь. Если такого человека привязать к себе и влить в свою группу… К тому же лейтенант знал маленький кусочек тайны, и это тоже был немаловажный повод, чтобы держать его при себе. Если его как следует приласкать, как думал подполковник, Звягинцев станет его личным ручным волкодавом. Он будет есть из его рук и рвать горло тому, на кого Быков укажет.
В отличие от Быкова у меня был свой план, и его первая часть, похоже, начала реализовываться. Я возвращаюсь в Москву, где постараюсь показать себя как можно лучше по службе, а это значит, буду делать то, что прикажут. То, что меня собирались использовать в качестве волкодава, не вызывало ни малейших сомнений. Вопрос заключался только в том, в кого мне придется стрелять.
ГЛАВА 5
В тылу армий и дивизий был свой мир, устроенный и уютный, в отличие от передовой. Здесь тебя кормили, одевали, а за это требовали только работу по специальности. Ты не мерз в передовом окопе, не ползал в маскхалате по снегу под немецкими пулями, не совал голову в землю при разрывах снарядов и авиабомб. Здесь тебя никто не пытался убить. Жизнь была тихая и размеренная. Все это я узнал из рассуждений Степы Васильева, который, несмотря на молодость, оказался рассудительным и спокойным человеком. Вот только при отбытии на фронт, прощаясь со своей девушкой, он пообещал ей вернуться героем, с орденами и медалями на груди, а для этого ему надо совершать подвиги, но вместо этого на него повесили составление всех служебных документов. Дело в том, что, к своему несчастью, парень имел великолепный почерк и по неосторожности проявил умение грамотно и правильно составлять документы. Он по-хорошему завидовал мне, так как считал меня настоящим героем, и был откровенно рад, когда для меня все закончилось хорошо. Вот и сейчас, когда мое заключение в бараке закончилось, он сам по своей инициативе решил мне показать, где что есть.
– Вон смотри, Костя! В этом бараке у нас сидят пропагандисты. Они вместе с немцами-антифашистами выезжают к передовой и агитируют немецких солдат. Вон тот барак наш. Там сидит начальство, следователи и шифровальщики. Левее – то место, куда мы сейчас с тобой идем. Лазарет. Там дальше редакция, которая тискает как листовки для немцев, так и сочиняет передовицы в дивизионную газету для наших бойцов. Еще дальше, отсюда не видно, – узел связи, а за ним ремонтные мастерские.
Я шел, слушал его, а сам думал о том, что тыловики считаются, как и мы, на фронте, имеют военные звания, форму, а кое-кто медали и ордена, а в то же время живут здесь почти гражданской жизнью. Едят, пьют, заводят романы, устраивают пьянки по различным поводам. Нет, я понимал, что тыл необходим для армии, но при этом чувствовал легкую обиду, хотя при этом понимал, что сам бы не смог так сидеть. Без кипящего в крови адреналина и перехватывающего дыхание риска мне война не война.
Сегодня был первый день, как оказался на свободе после домашнего ареста, так я называл свое трехдневное заключение в бараке. Только сегодня утром транспортным самолетом Васильченко улетел в Москву. Все это время он сидел здесь вместе с полковником фон Клюге, ожидая, пока врачи не дадут добро на перевозку. Мне он ничего об этом говорить не стал (о его отлете стало известно от Васильева), а только сказал, чтобы я ждал вызова. Это было понятно. Из Москвы сначала должен прийти официальный запрос, и только после этого последует перевод. Теперь мне нужно было вернуться в свою часть и отбыть там какое-то время. Неделю или две. Так как попутка отправлялась только на следующий день утром, то мне дали день, чтобы привести себя в порядок. Первым делом я собирался отправиться в баню, но вовремя вспомнил про повязку, которую мне наложили в партизанском лагере.
– Где тут госпиталь? – спросил я Васильева. – Мне надо снять повязку.