Четыре следующих дня, можно сказать, я отдыхал. Следователь, предупрежденный майором, допросы проводил с ленцой и по времени долго их не затягивал. На пятый день, утром, пришел приказ о моем переводе. Получив паек на дорогу и проездные документы, я сел на попутку, после чего поздним вечером, сменив три машины, добрался до вокзала. Тут мне крупно повезло и с отправлением и с билетом, так как уже спустя час я сидел в поезде, идущем на Москву. Без пересадок. Поезд был переполнен, поэтому место нашлось только в общем вагоне. Правда, проводница клятвенно обещала перевести меня, как только освободится лежачее место. Судя по тому, что я видел, пройдя половину вагона, большинство людей ехали из эвакуации домой. Было много вещей и детей. Большинство пассажиров или спали, или просто лежали, глядя в потолок. Кое-кто из пассажиров ел, разложив скудную еду, другие перебрасывались в карты или просто разговаривали. В вагоне было накурено, душно, был слышен плач детей. Я присел с краю на скамейку, а сидор поставил под ноги. Соседи, кто не спал, только равнодушно покосились на меня, но с вопросами не лезли. Было видно, что ехали люди издалека и уже устали от долгой дороги. Где-то далеко за спиной был слышен отборный мат и шлепанье карт.

«Блатота едет», – подумал я, проваливаясь в сон. Не знаю, сколько проспал, но разбудил меня чей-то крик. Где-то минуту спросонья соображал, что за крики, пока не понял, что кто-то из картежников смухлевал и его теперь за это били. Народ в вагоне притих. Я тряхнул головой, прогоняя сон, и вдруг неожиданно для себя разозлился. Человек отдыхает, а эти твари расшумелись. Вскочил на ноги. Пройдя больше половины вагона, я добрался до источника шума и, остановившись, усмехнулся.

«Вот же сука эта проводница. Мест у нее нет».

Вместо забитого вещами и людьми купе сидело четверо уголовников. При виде меня двое уголовников бросили бить своего подельника и злобно уставились на меня. Еще один урка, сидевший в углу, у окна, до этого с кривой усмешкой наблюдавший за избиением, в свою очередь перевел взгляд на меня. На столе стояла бутылка, наполовину заполненная мутным первачом, стаканы, закуска, деньги и разбросанные карты.

– Чего тебе, служивый?! – с усмешкой спросил меня уголовник, сидевший у окна. Под распахнутым пальто виднелись рубашка и пиджак, но при этом брюки были заправлены в хромовые сапоги, а во рту тускло блеснула золотом фикса.

«Я тут в тесноте сижу, а эти твари как белые люди едут».

– Пасти заткнули, шавки! И ни звука тут! – я специально провоцировал их на драку.

В светлых, серо-стального оттенка глазах уголовника, только что бившего своего собрата по профессии, плеснулась ярость, а в следующую секунду в его руке блеснул нож, выхваченный из голенища сапога. Он даже не сказал, а прошипел:

– Ну, падла, тебе не жить, – и ударил. Вернее, попытался ударить, так как его удар ушел в пустоту, а сам уголовник захрипел, синея лицом, получив удар по горлу.

– Порву, сука! – с криком на меня бросился второй уголовник, но уже в следующую секунду отлетел назад, крича от боли, и рухнул на подельника, которого избивал пару минут тому назад. Нижняя часть его лица была залита кровью, обильно струившейся из сломанного носа. На крики боли прибежала проводница, несколько мужчин, среди которых было трое солдат-фронтовиков. Женщина побледнела, увидев залитых кровью и хрипящих уголовников. Бросив на меня испуганный взгляд, виновато пробормотала:

– Я что… Я ничего… Думала, они как люди…

– Мне плевать, что вы думали, когда сажали этих уродов. Когда ближайшая станция?

– Скоро! Через… пятнадцать минут, товарищ офицер!

Я повернулся к четвертому уголовнику, продолжавшему сидеть: