— Столик на двоих?

— Конечно! Зачем нам кто-то еще?

— А во сколько?

— В девять вечера, живая музыка будет.

— Заманчиво… Но нет, Юля никак не сможет пойти.

— Чего-о-о? — у Розенберга аж глаза выпучились. — Это почему?

— Удивлен, что ты не подумал об этом, — с невозмутимым видом отзывается Кай. — Вы ведь оба из этих… Балетных. У нее же прослушивание! Юле никак нельзя нарушать режим, диету и ей особенно важно высыпаться. Ты ей добра желаешь, Яков?

— Конечно, — тянет Яков, не понимая, куда клонит Кай.

— Тогда подумай, каково ей будет в том ресторане, если съесть ничего нельзя, а ложиться спать надо уже в десять?

— Ты так рано ложишься, Лю? — удивляется Розенберг.

Я удивлена не меньше. Сейчас половина десятого и, если верить Каю, в это время я уже должна быть в пижаме и с почищенными зубами. Но Розенберг поразительно легко верит в эту ложь и говорит:

— И правда нехорошо вышло. Прости, что не подумал, Лю.

Розенберг прощается и уходит, а после Кай говорит:

— Пошли, мы уже опаздываем. Через полчаса ты уже должна быть в кровати.

Он подталкивает меня к выходу, и мы остаемся одни.

— Что? Но я не собираюсь спать! Я не ложусь так рано!

— А кто говорил про сон? Когда не спишь, в кровати даже веселее.

Хорошо, что иду первой, и он не видит, как вспыхивают мои щеки. Прикладываю ледяные пальцы к пылающим щекам и понимаю, что почему-то не могу сдержать улыбки.

Я прощаюсь с вахтершей, и мы выходим на улицу. Дождь больше не льет как из ведра, но капли тумана висят в воздухе, пока мы идем к машине.

— Зачем ты вообще это придумал?