Когда в дверь комнаты раздался стук курьера, Кравцовы и Веретенников вели задушевную беседу. Крепко обнявшись, Сергей и Маша сидели на одной кровати, напротив на другой раскинулся их сосед. В маленькой комнатке, чуть больше вагонного купе, было сильно накурено; на тумбочке у окна красовалась почти пустая поллитровка водки, вперемешку с мутными стаканами, тарелками с объедками и открытыми банками рыбных консервов. Маша была счастлива. Рядом с Сергеем мир казался ей незыблемым и прочным. Она проехала полмира, чтобы повидать своего мужа. Она мало ела, не курила и почти не пила. Но мужчины налегали на выпивку, дымили как паровозы и вскоре пoчувствовали друг к другу величайшую симпатию. Веретенников был в ударе. От яростной жестикуляции очки в круглой проволочной оправе подпрыгивали на его широком потном лице. Он суетился, брызгал слюной и постоянно поправлял волосы на своей яйцевидной, лысеющей голове. Он повествовал о своем детстве в Свердловске. «При царе ничего не было — ни радио, ни электричества, ни пылесосов. Зато в советское время появилось все — и трамвай, и телефон, и асфальтированные улицы.» «Верно, брат,» сокрушенно поддакивал Сергей. «Куда там капиталистам против пламенных коммунистов…Разве буржуи что-нибудь могут? Ну, а ты, Вася, как все это запомнил? Ты же вылупился пять лет после победы великого октября? «Это неважно,» заплетающимся языком возразил Веретенников, рукавом утерев влагу под своим коротким носом. «Все равно мы первые в мире.» Сергей, потянувшись к пепельнице, погасил свою папиросу и заявил, «Жилплощадь — острейший вопрос, но, не сомневаюсь, что партия его решит.» «Правильно,» икнул Веретенников. «Слово партии — слово народа. Закрыть все клапаны для реставрации капитализма, учит тов. Сталин. ««Месяц назад я подал заявление об улучшении жилищных условий в связи с приездом жены,» витиевато заговорил Сергей. «Ответа не было, но жена приехала. Где ей сегодня ночевать?» «Могу на улице, пока тепло,» с улыбкой вставила Маша. «Такого быть не может,» Веретенников рубанул воздух рукой. «В СССР бездомных нет. В нашей стране даже каждый з/к имеет место на нарах. Дневная смена спит на месте ночной, а ночная приходит и ложится на место дневной. А тут у нас в общежитии кровати с матрасами в индивидуальном пользовании. Это же роскошь!» Услышав властный стук в дверь, Маша сжала плечо мужа. Черная волна тревоги захлестнула ее. Сердце заколотилось, потемнело в глазах и лоб покрылся испариной. «Это пустое предчувствие. Оно пройдет,» успокоила она себя. «Стучат,» потянула она Сергея за рукав, но душа ее ныла. «Минуточку, Вася,» Сергей поднялся с кровати. «К нам кто-то пришел.» Поправив манжеты и одернув рубашку, он открыл дверь. «Вам извещение, тов. Обухов,» вестовой подал ему вчетверо сложенный плотный бумажный листок и, резко повернувшись, удалился. Сергей развернул депешу. На лице его выразилась радость. Вокруг глаз побежали мелкие морщинки, губы сложились в улыбку. «Моя просьба об улучшении жилищных условий удовлетворена!» торжествующе доложил он. «Волковой срочно вызывает меня к себе, чтобы я взял ключи. У нас будет отдельная комната!» В секунду Сергей собрался и выскочил за дверь. С тоской Маша вслушивалась в его быструю поступь. И вот шаги его замерли вдалеке; громко хлопнула дверь в сенях и опять стало тихо. «Ушел не сказав ни слова,» от обиды Маша закусила губу. Она обхватила ладонями коленки, закрыла глаза и приготовилась к ожиданию. Время стало обтекать ее, капля за каплей, минута за минутой, но сознание ее бодрствовало: она слышала бульканье жидкости из опорожняемой бутылки, скрип пружин и кряхтенье укладывающегося на своей кровати соседа, отдаленные голоса спорящих на кухне женщин и счастливый смех детей. Прошло четверть часа, а может час, она не знала. Дверь в сенях опять завизжала и бухнула; тяжелая поступь привлекла ее внимание. Она насторожилась. Шаги остановились у ее двери, раздался стук — точно такой же как раньше! Маша распахнула глаза. Может это не к ней, а к Веретенникову? Тот спал подложив под щеку кулак. Стук повторился. Маша поднялась и открыла дверь. Тот же самый вестовой стоял перед ней. Как и раньше, вид у него был равнодушный, глаза непроницаемые, а в остальном образцовый солдат в выутюженной зеленой форме и начищенных сапогах. Подав ей записку, он тут же ушел. В ней значилось: «Тов. Обухова, прошу вас срочно явиться в мой кабинет. Необходимо закончить формальности с вашей анкетой в связи с предоставлением вам временной жилплощади. Пожалуйста, не забудьте паспорт. Начлагеря полковник Волковой.» Маша скомкала бумагу в ладони. «Это неправда,» сказало ей сердце. «Но ведь Сережа там,» сказал ей рассудок. Она пошла.
Было около восьми часов вечера. Световой день заканчивался, перистые облака на западе были подсвечены розовым огнем. Царила глубокая тишина и не доносилось привычного клекота птиц. Ее путь пролегал через поселок: мимо одноэтажной амбулатории, закрытого в этот час продуктового ларька и жилых бараков. Обитатели их, вернувшись домой, готовились ко сну или вкушали заслуженный отдых в семейном кругу, каждый по своему вкусу, желанию и усмотрению; улица была пуста. Административное здание, стоявшее поодаль, представляло собой бревенчатое строение покрытое толью. Загадочно поблескивало оно черными глазницами окон; лишь одно из них было освещено. Подойдя ближе, Маша разглядела внутренность кабинета, оштукатуренные белые стены, полки с книгами, красные вымпелы, портрет Сталина и сидевшего за столом крепкого темноволосого человека, который что-то писал. Сомнения глодали Машу; она решила обойти постройку кругом и осмотреться. С тылу к зданию примыкал запущенный огород, обнесенный невысокой оградой. Среди картофельных грядок пышно произрастали сорняки. Сзади горело сразу два окна. В одном из них никого не было, но в другом она разглядела картину, потрясшую ее до глубины души. Посередине пустой комнаты сидел на табурете спиной к ней человек со скрученными руками. На запястьях его блестели наручники. Голова его была опущена, спина согнута, но вот он чуть-чуть пошевелился; Маша догадалась, что это Сергей. В поле зрения вошла тонкая как спичка, скелетообразная женщина в темно-синем, обшитом стеклярусом платье; в огромном рту ее дымилась папироса. Она замахнулась на арестанта, но он не вздрогнул. Открылась дверь и появился непримечательный мужчина в сером костюме. Они кричали на Сергея, совали кулаки ему в лицо, топали ногами, рты их беззвучно открывались, но до нее не доносилось ни звука. Маша не сразу узнала эту пару, а когда узнала, то обомлела. Это были те самые чекисты из желтого дома на площади Дзержинского! «Опять гады мучают людей!» Ее охватила нервная лихорадка, как тогда в избушке в Якутии восемь лет назад; в тот судьбоносный день перевернувший всю ее жизнь, она спасла своего возлюбленного. «Все равно, я сделаю все возможное, чтобы вызволить его из рук палачей!» Маша схватилась за вспотевший лоб; дрожь колотила ее; в ушах звенело. Подгибающиеся ноги несли ее обратно в барак, туда где в ее чемодане был спрятан семизарядный Walther PPК. Она потеряла обычную осторожность. Перед глазами плыли круги, сердце билось как пойманная птица и ужас затуманивал сознание. Она не замечала двух пьяниц, следующих за нею по пятам. Они покачивались, спотыкались, икали и плевались, но не отставали. Вид у них был затрапезный — вороты их рубашек, расстегнутые до пупа, выявляли несвежие майки и замусоленная верхняя одежда от частых падений была измазана глиной. Маша подбежала к обшитой рогожей двери общежития, толкнула ее и вошла. Запахи кухни, стирки и застарелого жилья охватили ее. Перед нею открылся длинный узкий коридор, освещенный гирляндой тусклых электрических лампочек. Крашеный деревянный пол был истерт и скрипел под ее шагами. Сквозь запертые двери по обеим сторонам проникали звуки человеческого бытия: смеющиеся и плачущие голоса, позвякивание посуды, стук швейной машинки, заигранные до хрипоты патефонные мелодии, пьяные выкрики и нецензурная брань. Неожиданно дверь на противоположной стороне коридора заскрипела, распахнулась и впустила огромного неповоротливого парня. Пошатываясь и помогая себе руками, он шел ей навстречу. Незнакомец был подстрижен под ноль, одет в приличный черный костюм, его свиные глазки невинно моргали, длинный безгубый рот приветливо улыбался. «Как бы нам разойтись?» тонким голосочком пролепетал верзила и, прижавшись к стенке спиной, вежливо посторонился. Боком, стараясь не коснуться громилы, Маша протиснулась в открывшийся проход. В мгновение он закрутил ей обе руки и за спиной защелкнул наручники. Прежде чем потерять сознание плененная Маша успела заметить выходящего из комнаты Веретенникова с ее чемоданом в руке. Обнажив лошадиные зубы, он ухмылялся. Вслед ему из дверного проема высовывалась голова другого держиморды. Его косые маленькие глазки ехидно уставились на нее. Свет померк вокруг Маши и из горла вырвался жалобный тихий стон.
На лагерной вахте обеспокоенные неполучением известий охранники с облегчением вздохнули, заметив приближающуюся к воротам колонну заключенных. Сдерживая сторожевых собак, вохровцы вышли навстречу, готовясь к вечернему большому шмону. С каждым шагом приближающийся отряд был лучше им виден и меньше им нравился. Узники шли по шесть в ряд, поникшие и изможденные, с опущенными головами и еле волоча ноги. Как всегда не было слышно ни разговоров, ни смеха, ни песни, только вспышки застарелого, натужного кашля волнами перекатывались среди глухого шума надвигающейся людской массы. По обеим сторонам ее вышагивали с оружием наперевес конвоиры, обеспечивая порядок. Странно, что не доносилось привычного лая овчарок, но на то могла быть совокупность объяснимых причин и мелочь такую нетерпеливые стражники пропустили. Процессию возглавлял начальник ВОХРа майор Торчинский. Он был безоружен, молчалив, суров, сосредоточен и ни накого не глядел. На вахте было шестеро вертухаев; с недоумением всматривались они сквозь вчерашний хмельной угар в подходящих конвоиров, не узнавая в них ни своих соседей по казарме, ни приятелей по карточным играм, ни собутыльников. Пройдя через ворота, часть вооруженных повстанцев, прятавшихся в конце колонны, пустили в ход свои винтовки. Раздались щелчки одиночных выстрелов, трескотня автоматных очередей, крики боли. Сражение началось. Ослепленные ненавистью, мятежники с победным ревом бросились вперед. Кто-то на вахте забил тревогу, кто-то схватился за автомат, но тщетно — пули прошили охранников насквозь. Восставшие рыскали по лагерю, творя самосуд и сводя старые счеты с лагерной элитой. Злобная ругань и умоляющие просьбы заканчивались громом выстрелов, хрипом жертв и потоками крови; сотворив свое дело, толпа мчалась дальше. Они окружили казарму и, захваченные врасплох вояки, не долго думая вышли наружу с поднятыми руками. Повстанцы затеяли перестрелку с «попками» на наблюдательных вышках. «Попки» отбивались короткими меткими очередями, обе стороны несли потери, но вскоре сопротивление вохровцев угасло. Сдавшихся отправляли в барак зоны усиленного режима, трупы несдавшихся сваливали на телегу и отвозили в морг. Дежурство на вышках продолжили добровольцы. Лагерь был захвачен за несколько минут. «Куда подевалось начальство?» спросил Вождя Пилипенко, обшаривая со своей ватагой каждый кабинет в управленченском бараке. «Вечерами они всегда в поселке,» Глебов перезарядил свой наган. «Нам следовало бы арестовать их раньше, пока они не опомнились. Собирай хлопцев, потребуется большая сила. Мы пойдем туда двумя отрядами. Противника надо окружить и отрезать ему пути отхода в тайгу.»
В столовой в домике Волковых яблоку негде было упасть. Сидели на досках, положенных на табуреты, на стульях, на диване и все равно было тесно. Четырнадцать человек не могли уместиться за одним столом и потому принесли еще один — кухонный. Здесь находились знакомые нам люди: Волковой с женой и сыном-подростком, Евграф Денисович, его заместитель, со своей семьей, Ленинид Никодимов, Нинель Полторацкая и вся группа захвата в составе шестерых человек. Разложили простыни вместо скатертей и сразу стало хорошо и уютно. Угощенья, бутылки с водкой и вином громоздились перед гостями и не умещались в желудках. Всего было полно — икры паюсной и кетовой, жареных кур и гусей, колбас, сыров и оленьих окороков. Праздновали захват вражеских агентов, приезд московских гостей и просто новое знакомство. Елизавета Петровна, супруга начлагеря, была очень умной и практичной женщиной, ездила ежегодно в Москву за бюстгальтерами, трусами, чулками для себя и носками для мужа. У нее было верное, давнишнее знакомство в ЦУМе, где за баночку балыка или крабов она получала доступ к заветному дефициту. В глубине души в следующую поездку она рассчитывала остановиться у новых столичных друзей; не все же ей мыкаться по гостиницам для колхозников, где не всегда есть свободные койки. Сейчас старалась она своим гостям получше угодить. «Вот отведайте холодца свиного; сама вчера заливала,» обносила она блюдо по комнате и раскладывала куски всем желающим, не забывая передать им хрен, редьку и горчицу. Было дымно, шумно, жарко и весело. Пили за родину, пили за Сталина, пили за партию и за госбезопасность. У некурящей Елизаветы Петровны щипало глаза, першило в горле и немного кружилась голова, но она держалась. Еще раз налили, чокнулись, досуха выпили, закусили хорошенько и затянули незабываемую «Кони сытые бьют копытами Встретим мы по-сталински врага! «Не успев начать второй куплет, они услышали отдаленные звуки стрельбы; их пение оборвалось. «Что за дела?!» взревел Волковой, «Кто посмел?!» и на неверных ногах подбежал к телефону. Попусту он вслушивался в трубку, ему никто не отвечал. «Тревога, Евграф Денисович, бежим в лагерь!» Оба выскочили на крыльцо, за ними все присутствующие; изо всех сил всматривались они в мелькавшие в стороне лагпункта дымы и тени. Там был очевидный непорядок. На сторожевых башнях пульсировали язычки дульного пламени, слышался отдаленный стрекот автоматов и тявканье винтовок. Звуки тонули и затухали в пространстве белой ночи, далекие и неокрепшие. «Безобразие! Скорее туда! Вы оставайтесь в доме с детьми,» обернувшись к женщинам, коснеющим языком распорядился Волковой и помчался к месту своей службы, за ним едва поспевал его зам. «Ура! Вперед!» орали они, размахивая своими револьверами. Спотыкаясь, падая и поднимаясь, хозяева продвигались к цели. С крыльца покинутого ими жилища толпа гостей с беспокойством смотрела героям вслед. Жены их, не в силах заставить себя подчиниться приказу, сгрудились в дверях, прижимая к себе детей. «Мы должны узнать, что там происходит,» несвойственным ей высоким и властным голосом огласила Нинель. Она почти не пила и сохранила ясность мышления. «Ведь в лагере заперта наша добыча. Что угодно может случиться и потом опять ищи ветра в поле.» Решительным движением она вынула из сумочки свой Макаров и зажав его в правой руке отправилась вслед за ушедшими. «Кто со мной?» с оттенком превосходства обернулась она на мужчин. Никодимов и его молодцы беспрекословно последовали за бравой коллегой. Между тем Волковой и Евграф Денисович прошли уже полпути, когда неожиданно из ворот показалась голова повстанческого отряда. Их выходило больше и больше и, казалось, конца им нет. Разделившись на группы, они начали обтекать поселок справа и слева, окружая его и беря в «клещи». Они шли мерным шагом регулярного войска, выставив винтовки перед собой и целя в растерянных чекистов. Покачиваясь и протрезвев от страха, застыли хозяева лагпункта, глядя на приближающиеся шеренги. Уже можно было разглядеть горящие ненавистью глаза и услышать их свистящие дыхания. «Разойдись,» истерически взвизгнул Волковой и для острастки бабахнул поверх их голов. Будто не заметив, отряд ровно и уверенно надвигался. Не целясь Волковой расстрелял в атакующих всю обойму и вырвал револьвер у побледневшего Евграфа Денисовича, чтобы продолжить бойню. Вздымая желтоватые клубы пыли, повстанцы дали ответный залп. Нелепо взмахнув руками начальник и его зам упали, одному пули продырявили лоб, у другого застряли в горле; хрипя и задыхаясь, они умирали. Позади них столичные чекисты, ощетинившиеся своими пистолетиками, проворно отступили к дому и заперли за собой дверь. К ужасу Елизаветы Петровны они сбросили ее роскошное угощение на пол и поставили столы на попа, забаррикадировав ими окна, а дверь диваном. «Волковой произвел на меня очень хорошее впечатление, как он допустил такой беспорядок?» ворчал Никодимов, осматривая местность через щели в окне. «Откуда у з/к столько оружия?» «Понятно, что автоматы они отняли у охранников, но я спрашиваю — винтовки каким ветром занесло?» как тигрица в клетке, Нинель ходила взад и вперед. «Отгадку знают наши задержанные. Пойди и спроси их сейчас.» В отчаянии она схватилась за голову. «Ой, батюшки-светы, совсем запамятовала,» всплеснула руками Елизавета Петровна. «Муж мой еще в обед в Магадан звонил. Жаловался на какое-то восстание на руднике и подмогу требовал.» «Что ему ответили?!» хором воскликнули оперативники, раньше не слишком обращавшие внимание на дебаты пожилой женщины. «Он мне не сказывал, но ушел из дому чернее тучи,» добрая женщина отерла слезу концом фартука. «Вон он сейчас лежит на пригорке пустом,» язвительно заметил кто-то из группы захвата. «Помощи так и не дождался.» «Молчать!» прикрикнул на подчиненного Никодимов. «Всем продолжать наблюдение за обстановкой. Не подпускайте бандитов близко к дому. В случае чего стрелять без предупреждения.» Он обoрoтился назад к заплаканной хозяйке. Она стояла, прислонившись к стене, ни жива-ни мертва, леденея от ужаса, растерянная, не зная, что делать. За минувшие полчаса жизнь ее была вдребезги разбита. «Ценная информация, Елизавета Петровна; благодарю вас. Итак, Магадан был уведомлен часов 6–7 назад. Это значит, что помощь придет в любую минуту.» Он повеселел и заулыбался. «Нам только бы подольше продержаться,» подойдя к амбразуре в баррикаде, он выпустил пару пуль в близко подошедшего беспечного повстанца. Тот, завизжав от боли, побежал к своим, роняя за собой мелкие, но частые капли крови. «Выходите, а то мы вас подожжем,» со стороны мятежников угрожал чей-то сиплый голос. Они сформировали кольцо окружения и хоронились за дворовыми постройками и избушками по соседству. «Нет!» благим матом заорала хозяйка, с перепугу наступив на тарелку с красной икрой. «Не поджигайте! Здесь женщины и дети!» Ответом ей была беспорядочная стрельба. Чекисты были обученными людьми; они берегли патроны и отвечали редко, за исключением сына-подростка погибшего начлага. Из отцовского дробовика он вел огонь как умел, иногда поражая нападающих. Те из повстанцев, с опытом Bеликой Oтечественной войны, наслаждались битвой, возможно припоминая свое боевое прошлое; но хуже приходилось штатским, у которых кроме ненависти к советским ничего больше не было. Они получали ранения, гибли как мухи, но продолжали стрелять. Через короткое время ухоженный, аккуратный домик Волковых стал неузнаваем. Стеклянные и деревянные крошки покрывали внутренность комнат, они осыпали головы и плечи защитников и хрустели у них под ногами. Двери, стены и даже крыша были изрешечены. Жертвы на обеих сторонах были серьезные. Атакующих было больше и место каждого погибшего бойца занимал другой, но потери москвичей были невосполнимы. Персонал группы захвата был перебит, Никодимов стонал и истекал кровью, Нинель, присев на корточки, отстреливалась последними патронами. Уцелели только хозяюшка и ее подруга с дочкой. Стоя на коленях, Елизавета Петровна перевязывала плечо своего лежавшего на полу сына. Он тяжело дышал, но не выпускал из руки дробовик. Сопротивление защитников затихло, но белый флаг вывешен не был. Прошел час. Ободренные молчанием мятежники стали подбираться ближе и, немного поколебавшись, полезли в окна. Пораженные кровавым бедламом внутри, некоторых из них стошнило, но другим было нипочем; они насыщались найденным на кухне продовольствием. Трупы вынесли и разложили на дворе, пытаясь понять кто есть кто. Пилипенко допрашивал уцелевших женщин и узнавал подробности. Выгребя все съестное и спиртное из домика, отряд вернулся строем в лагпункт, захватив документы и пистолеты убитых. Из чекистов осталась одна, не получившая ни царапинки, Нинель. Подростка хотели было заключить под стражу, но мать его долго бежала за колонной и так плакала и умоляла, что парнишку отпустили на полдороге. Нинель, такой как она была в измазанном американском платье, порванных фильдеперсовых чулках и в бразильских «лодочках», отвели в ЗУР и заперли вместе со всеми. Полуграмотные и никогда не бывавшие дальше Восточной Сибири сокамерники поначалу дивились на диковинное красочное существо, нахохлившееся на верхних нарах. Симпатии или желания у мужчин она не вызывала; на нее перестали обращать внимание. Однако мысли чекисткой дамы были направлены на другое. Она не хотела замечать несколько десятков разнузданных охранников, шатающихся в полупустом бараке. Она вспоминала рассказ жены Волкового и обнадеживающую новость об отряде внутренних войск, посланный им на выручку. «Почему они медлят?» негодовала Нинель. «Сколько наших товарищей уже полегло,» сердито поджимая бесцветные губки, твёрдо повторяла она, «Ну погодите, я на вас в Москву нажалуюсь.»
Глава 19
Вождя в лагере не было. Он предвидел появление карателей и поставил засаду на автомобильной трассе, соединявшей прииск с Магаданом. В этом безрадостном и мрачном месте горы как бы сходились, сжимая дорогу между собой. Рядом блестела спокойная гладь озера, волны лениво плескались о галечные берега. Сколько пришлет МВД войск Глебов предсказать не мог, но выделил свой лучший и наиболее многочисленный отряд. Кравцовы были в их числе. Недавно освобожденные из ШИЗО, они не могли не нарадоваться вновь приобретенной свободе. «На всякого мудреца довольно простоты,» со смехом повествовал о своих передрягах Сергей и сокрушенно потряхивал головой. Маша обняла его за плечи, «Я тоже была не лучше. Мне нельзя было идти безоружной. Все могло бы закончиться очень плохо.» Глебов, сидевший напротив, слушал, вздыхал и перебирал в памяти свои собственные промахи, «Никто из нас не идеален. Все мы делаем ошибки, но не надо их повторять.» Они расположились на траве возле обочины у подножья горы. Солнца не было видно, но сияние уходящего дня не померкло. Природа словно застыла в дреме. Безоблачное молочное небо равномерно светилось, создавая ощущение нереальности. Звуки глохли в вязком воздухе и временами небосвод пересекали силуэты черныx стремительных птиц. Приготовления к бою были завершены. На полотно дороги, за неимением лучшего, были навалены валуны и булыжники. Препятствие это, по расчету Глебова способно было остановить большой грузовик. На вершине сопки сидели наблюдатели. К сожалению, глубокие окопы вследствие вечной мерзлоты вырыть не получилось, но ямки, где прятались стрелки, были откопаны и замаскированы ветвями кустарников. Глебов доверил Сергею, как бывшему боевому офицеру, командовать взводом автоматчиков, другим взводом командовал Харитонов. Обыкновенный парень, невысокий и худой, с всегда серьезным лицом и седыми волосами, он суетился и нервничал в томительном ожидании. «Может они не приедут?» без конца задавал он один и тот же вопрос. B ответ собеседники тяжело вздыхали и тут же отводили глаза. Но вражеское войскo наконец появилoсь. Раздался негромкий свист, Глебов моментально вскочил и направил бинокль на часового наверху, разглядев, что наблюдатель показывает ему один указательный палец. Вождь ответил ему жестом, что понял. Тот на сопке кивнул, отвернулся и продолжил свою службу. «Один грузовик. Около пятидесяти солдат. Наше преимущество — внезапность,» передал Глебов по цепи повстанцев. «Каждый знает свою задачу?! Приготовиться к бою!»
Их было слышно издалека. Нестройно, но с вдохновением молодые голоса орали Катюшу. Пение становилось громче и вот фыркая выхлопными газами из-за поворота медленно выехал громоздкий, покрытый брезентом ЗИС-151. Его широкие новенькие покрышки оставляли рубчатый след в красноватой пыли. В кабине сидело двое: рыженький солдат-водитель, старательно крутивший баранку, рядом офицер со строгим лицом рассматривал развернутую на приборной панели многоцветную карту. Они были в пути более шести часов, проголодались и их клонило ко сну. Неожиданно перед ними появилась каменная баррикада; водитель ударил ногой по тормозной педали, но поздно, с грохотом грузовик ударился бампером и днищем о валуны; раздался скрежет и мотор заглох. Первые выстрелы нападавших пробили лобовое стекло. По его поверхности побежали длинные, расходящиеся во все стороны трещины. Пораженные в головы и истекающие кровью, водитель и его командир повалились друг на друга, напоследок уравненные страданием и смертью. Плотно набитые в кузов, перепуганные солдаты выпрыгивали из фургона и тут же попадали под пули повстанцев. Оставшиеся внутри, завидев участь своих расторопных приятелей, попятились назад. Закрытые со всех сторон брезентовым куполом, служаки не видели противника и предпочитали оставаться на своих сиденьях. Глаза всех были прикованы к колышущимся зеленым занавескам, за которыми был выход наружу, но там таилась смерть. Мысли их метались словно стаи вспугнутых воробьев. «Командира убили!» отчаянно вскрикнул один из них, находящийся ближе к кабине и разглядевший через окошко незавидную долю офицера и водителя. «Что делать?!» Выходить было нельзя, двигаться было нельзя, оставалось только оцепенело ждать, превратившись в слух. «Вылезайте!» услышали они приказ, отданный чьим-то свежим, задорным голосом. «Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками! Вы окружены! Сопротивление бесполезно!» Воины не двигались. Оробевшие, они растерянно глядели на комсорга, а тот говорил им, «Hет.» Истекало время, темнело. «Долго вас ждать?» В подкрепление слов последовала автоматная очередь. Никто из находящихся внутри не пострадал, но в брезенте появились дыры. Самые смелые и предприимчивые поднялись и заглянули в прорехи. Их взорам предстала сотня закутанных в лагерное тряпье, изможденных людей, но в руках они держали оружие. Фанатичный, угрюмый огонь горел в глазах оборванцев. «Я, пожалуй, пойду,» сквозь слезы сказал крайний к занавеске интеллигентный юноша. «Меня дома мама ждет.» «И я пойду,» сказал другой. «И я, и я, «раздался нестройный xор неокрепших юных голосов. «Нельзя!» возразил комсорг. «Иванов, Петров, Сидоров — оставайтесь на своих местах! Всем занять круговую оборону! Не позорьте высокого звания советских воинов!» Его никто не слушал. Роняя на землю автоматы, они, подняв руки, выстроились вдоль дороги. Лица их были невеселы. Командование обещало им веселую прогулку, а тут оказалась ватага хорошо вооруженных, решительных разбойников. Глебов приказал убрать наваленное в кучу оружие и подошел к строю. Пленники глядели на него исподлобья. «Военнослужащие срочной службы!» молвил он. «Расстреливать мы вас не собираемся. Заберите своих павших товарищей и возвращайтесь к своему командованию. Ваша собственная совесть подскажет вам ответ.» Он хлопнул в ладоши. «Бегом!» И 45 человек, подобравши убитых и раненых, молча двинулись назад в Магадан. «Когда они доберутся до города?» спросил его Сергей. «Часам к двум завтрашнего дня,» прикинул Глебов. «Почему мы их не расстреляли?» желчно спросил один из мятежников. «Расстреляв их, мы бы уподобились коммунистам. Это они неустанно убивают свой народ. Ребята, которых мы отпустили, жители Совдепии. Кто знает, может после победы нашей революции они станут счастливыми гражданами национальной России?» «Да что вы! Они вернутся и без колебаний будут усмирять наше восстание,» негодовали доходяги. «Вполне возможно,» схватившись за подбородок, задумался Глебов. «Советская власть пришлет миллионы верных совдеповцев, чтобы убить нас. Смерть ребят, которых мы отпустили, не поколеблет поганую силу КПСС, но мы не хотим брать грех на себя, уничтожив их молодые жизни.» Его взгляд упал на грузовик. «Хороший трофей,» он подошел и заглянул в кабину. Она была пуста, но пол и сиденье покрывали брызги крови. «Расчистите дорогу, погрузите захваченное оружие в кузов и отправляйтесь в зону. Мы найдем грузовику применение, пока не кончился бензин.» «Неплохо бы предупредить наших часовых на вахте,» добавила предусмотрительная Маша. «Верно,» засмеялся Глебов, «могут не разобравшись начать пальбу. Сергей Павлович,» обратился он к Кравцову, «могли бы вы выделить для этой цели тройку проворных бойцов из вашего взвода?»
С триумфом повстанцы вернулись в лагерь. Их встречали как победителей. Распахнутые ворота были украшены венками из неярких колымских цветов, собранными освобожденными узницами. Недавно вырвавшиеся из женской зоны, стриженные, в лагерных робах они столпились по обеим сторонам дороги и восторженно приветствовали отряд, заглушая своими криками звон рельса на вахте. В столовой героев ждал «шикарный» ужин, приготовленный из найденных в ларьке продуктов. Обширное, закопченное помещение было полно лагерников. Они сидели за накрытыми обеденными столами, не начинали есть, но внимали словам высокого полуседого человека в майорской шинели, стоявшего у окна. «Друзья мои,» начал он говорить спокойным уверенным голосом, отчетливо выговаривая слова. «Вы привыкли видеть во мне своего врага, начальника охранной роты. Это была маскировка. Фамилия моя Глебов и я представляю антисоветскую организацию, задача которой вернуть всем нам Родину. В 1940 году в чине полковника Советской армии я подпал под чистки и был осужден на 15 лет за измену марксисткой идеологии. По пути в заключение я сумел бежать и до июня 1941 года жил под чужими документами в Барнауле. В первый же день войны, исполняя свой патриотический долг, я добровольно явился в военкомат и был отправлен на фронт. В 1942 году я попал в плен и был отправлен в Закзенхаузен. Там я познакомился с пропагандистами из РОВС, выслушал их, согласился и перешел в Русский Охранный Корпус. Мою роту отправили в Югославию сражаться с советскими партизанами. После поражения рейха я был выдан в числе других Советскому Союзу и отправлен на каторжные работы в Экибастуз. Удалось бежать с этапа, но в этот раз я знал явки, которые мне дал РОВС и вышел к правильным людям. Так я начал подпольную работу против СССР. Кого-нибудь это может удивить?» Он замолчал, всматриваясь в своих слушателей. В ответ раздались дружные одобрительные возгласы и аплодисменты. «По своему опыту знаю, что разницы между советскими и нацисткими лагерями нет. Везде бьют и везде морят голодом. Немецкий Гитлер не хуже и не лучше Гитлера советского. Зачем его защищать? Коммунисты изгадили нашу страну. Совдепия — это, казалось бы, та же территория, тот же язык, те же города и села, но ничего русского в Совдепии нет. Это другая страна и другие порядки; за русский национализм в Совдепии наказывают. Цель советской элиты — мировое господство и коммунизм во всем мире; для этого они используют русский народ и природные богатства страны. Когда в 1941 году напали нацисты и Совдепии стало плохо, она вспомнила о русском национализме и, чтобы побудить народ сражаться, вернула нам память о русских героях и русских победах. Одним словом, когда Совдепии удобно, она делает вид, что является продолжательницей России, хотя на самом она ее губительница. Советская элита разрушила церкви, уничтожила крестьянство и буржуазию, своими безумными проектами разоряет природу, но самое главное, она лишила миллионы людей веры в Бога. Мы боремся за уничтожение Совдепии и ее правящего класса — номенклатуры. И по сей день номенклатура утверждает, что Гитлер напал на Советский Союз, хотя на самом деле они сами готовились на него напасть и завоевать всю Европу. Гитлер опередил Сталина всего лишь на несколько дней. Но что случилось, то случилось и агрессором считается Гитлер.» Глебов сделал паузу; последовало множество возгласов; слова оратора привели слушателей в замешательство; то что десятилетиями пропаганда вбивала в их сознания, в лагере было давно поколеблено, но речь Вождя внесла окончательную ясность. Они заспорили между собой, «Я думал, что нацисты хуже коммунистов,» колотил себя в грудь высокий украинец с пепельно-серым лицом. «Все они одинаковые,» доказывал его сосед по столу, коротенький чернявый южанин. «Не хочу иметь с москвичами ничего общего. Мой народ готов хоть сейчас отделяться.» «Теперь понятно почему перед немецким нападением Сталин накопил столько войска на западе,» удивленно разводил руками курносый плечистый рязанец. «Потому-то и пленных получилось с миллион,» растолковывал ему на пальцах огромный исхудавший белорус. «А зачем они Финляндию бомбили, зачем границу передвигали, зачем гитлеровцев тренировали? «Спорам не было конца и забыли даже об угощении. Глебов поднял руку и шум голосов смолк. «Восстание началось преждевременно,» заявил он, «без команды из центра. Вот к чему приводит отсутсвие выдержки и дисциплины. Остановить его уже невозможно; нам остается продолжать и сообщить другим лагерям о случившимся. Мы уже радировали о нашем успехе, но радиостанции в лагпунктах находятся под контролем тамошних особых отделов и кроме гебистов, нас никто не слышит. Мы единственная свободная радиостанция на свободной территории России.» Кравцов подошел к нему и коротко шепнул в ухо. «Мне подсказывают, что это не совсем так. Нас слышит координационный центр. Он служит связующим звеном и знает о происходящем. Мы пошлем гонцов в ближайший крупный лагерь, но это 300 километров по бездорожью. Советская армия появится здесь не раньше чем через 3–4 недели. Столько им требуется, чтобы раскачаться. Тем временем мы должны накопить силы. Люди устали, больны и истощены. Мы успеем привести себя в порядок, подготовиться и дать врагу достойный отпор. У меня все. Вопросы есть?» «Почему советская власть так на нас обиделась?» не поднимаясь со скамьи, задал вопрос плохонький, обшмотанный мужичонка с землистым лицом. Дрожащими руками он поправлял свой подпоясанный веревкой зипун. «Потому что с 1932 года рабский труд на Колыме дает СССР 26 тонн чистого золота ежегодно. Остановка приисков стала бы для кремлевских владык очень существенной потерей. Калифорния на другой стороне океана добывает половину этого, но жизнь там несравненно лучше. Куда же уходят эти бешеные деньги? Как мы жили в голоде и нищете, так и живем, а прибыль расходуется на подготовку мировой революции и вооружение, остальное разворовывается партийной верхушкой.» Голос Вождя стал похрипывать от долгого говорения и он с благодарностью принял стакан воды, поданный одной из женщин. Он медленно его выпил и, хлопнув себя по лбу, произнес, «Нельзя забывать продовольственный вопрос. На складе продуктов на три недели. Воровства не допустим. Мы создали милицию и лагерь круглосуточно патрулируется. Замечено, что блатные покидают нас. В добрый час; одной заботой меньше.» Голос из зала прервал его, «Они не верят в нашу победу и смываются до прихода войск!» Другой голос громко добавил, «Они забирают свежие трупы из морга!» «Зачем?» прокатился возмущенный рокот. «Такого никогда не было. Врешь ты все!» не уступал первый крикун. «Честно; они облюбовали упитанных, мускулистых московских чекистов; им доходяги вроде нас не нужны; разделали их топорами, как свиные туши, засолили, разложили в заплечные мешки и ушли в Якутск. Теперь ведь свободно и охраны нет.» На минуту наступила тишина; люди, пытались сделать выводы и осмыслить услышанное. «Как?» изумленно прохрипел кто-то, самый невыдержанный и от горя громко икнул. «На таких харчах они вмиг растолстеют!» язвительно гаркнула тоненькая белокурая девчушка лет шестнадцати. Грозно нахмурясь и со скрещенными на плоской груди руками стояла она в дверях. Громовые раскаты хохота прокатились под низким потолком и долго не стихали, а когда поутихли, то кое-кто вытирал глаза от выступивших слёз. Напряженные лица повстанцев помягчели, разгладились суровые складки, заискрились глаза — у них появилась надежда. Пожилой мужчина, вошедший в зал, прочитал короткую молитву и благословил трапезу. Чинно, без спешки все принялись за еду.
Незаметно, один за другим побежали дни. Больше не надо было подниматься до рассвета, стоять на плацу, ожидать развода, вкалывать на шахте и терпеть побои. Народ стал хозяином. Обретшие свободу, они работали не спеша, гуляли вдосталь в дубравах, окружавших лагпункт, собирали себе в удовольствие грибы и ягоды, ловили в ручьях и притоках окуней, карасей, омулей и влюблялись. Годами лишенные общества противоположного пола, теперь, после уничтожения запрещающей лагерной стены, они встретились, познакомились и с изумлением всматривались друг в друга. Людей всевозможных характеров, возрастов, образования и культур свел и перемешал здесь злой рок. Были среди них и юные, неоперившиеся, были здесь и зрелые, семейные; забыты были оставшиеся на «свободе» брачные узы. Заключение перевернуло законы и поколебало устои, толкая тех, кто сохранил силы, на крайность. Перед лицом смертельной опасности они еще раз хотели вкусить любовь. У Пилипенко появилась задушевная подруга, статная черноокая Оксана. Услышав ее пленительный смех, он замирал, увидев ее чарующие глаза, он немел, запах ее кожи сводил его с ума; короче, готов он был пойти за ней хоть на край света. Оба оказались родом из Винницы; с улыбкой вспоминали они знакомые места и удивлялись судьбе, столько лет державшей их порознь; ведь жили они совсем рядом — она на улице Козицкого, а он — возле Преображенского собора. Они сердечно смеялись и обнимали друг друга — да так крепко, будто от этого зависели их жизни. Было около десяти часов вечера. Они расположились на завалинке и неторопливо вели разговор. Теплый летний день затухал и облака на серо-жемчужном небе померкли. Прямо перед ними за колючей проволокой темной стеной простирался невысокий ельник. Гурьбой с полными лукошками народ возвращался из леса. Лица их были задумчивы, не слышно было веселых шуток, неопределенность, беспокойство о родственниках и собственные заботы тяготили сердца. Ветер слегка раскачивал лохматые ели; из чащи вышли Сергей и Маша, пройдя через ворота, они уселись рядом с воркующей украинской парой. Маша перебирала букет, который набрала на поляне; Сергей сидел, привалившись спиной к оштукатуренной стене, вытянув ноги и закрыв глаза. Маша попыталась сплести венок, но у нее ничего не получалось. «Вы неправильно складываете,» повернув голову, Оксана наблюдала за неумелыми усилиями горожанки. «У вас много васильков и ромашек. У них длинные, надежные стебли. Сложите вместе три цветочка и начинайте плести, как обычную косичку. Потом вплетайте следующий и так дальше. Давайте я вам покажу.» Вместе они соорудили яркий венок и водрузили его на голову Кравцовой. «Жаль, что здесь нет зеркала,» она охорашивалась, поправляя волосы и изогнув набок талию. «Оно висит у нас в комнате в поселке.» «Я видела, что рабочие в поселке на нас негодуют,» Оксана хорошо замечала окружающее. «Мы вчера туда ходили с девчатами собирать цветы. Народ там другой — злющий-презлющий. Они привыкли обслуживать лагерные нужды и вследствие восстания лишились заработка. Теперь заключенные делают все сами. Бухгалтерия и учет — пережитки прошлого. Больше никто не добывает золото.» Все долго смеялись, воображая как на них сердятся в Кремле. «Я вас раньше не видела,» спросила украинка, разглядывая свою новую подружку. «И вид у вас нелагерный.» «Да, я приехала недавно. Я отбывала срок в Якутии, а потом меня сослали в Усть-Кут. Мы с мужем поднимаем восстание.» «Ах, вот как,» Оксана внимательно слушала новоприбывшую. «Это хорошо, правда не все восстанию радуются. У некоторых сроки кончались, домой собирались, а тут такая волынка. Могут опять за это осудить.» «После прибытия бывшего з/к на место жительства, в течение 3–4 лет власть автоматически наматывает ему новый срок,» вступил в разговор Сергей. «Освобождение из лагеря лишь временная отсрочка. И так продолжается до самой смерти.» «Не добавят нам срок,» басом обнаружил свое присутствие Пилипенко. «Мы все здесь умрем.» «Зачем так мрачно?» привстал Сергей. «Мы найдем выход.» «Какой?» в голосе Оксаны зазвучали нотки отчаяния. «Об этом мы будем говорить завтра,» Кравцовы откланялись и отправились в свою комнатку на ночлег.
Прошла ночь, зарозовело утро, начался новый день, навалились утомительные заботы и нудные хлопоты. Совещание началось сразу после завтрака в задней комнате столовой. Долгие годы это небольшое помещение служило кладовкой, окон здесь не было, сырой воздух был насыщен запахом гниющих бревен, капусты и мышиного помета. Керосиновая лампа на крючке освещала серьезные лица восьми человек, среди них были знакомые нам персонажи — они составляли штаб восстания. Ни скамей, ни стульев здесь не было — присутствующие расположились на бочонках, ящиках, мешках и алюминиевых бидонах. К сожалению, тара была пуста — селедка и тушенка съедены, молоко выпито, а мука израсходована на выпечку ржаного хлеба. Обсуждение длилось уже час и Глебов успел обрисовать безрадостную продовольственную картину — продукты заканчивались, а дары природы, т. е. сбор ягод, грибов и охота на лесную живность, не могли поддержать существование тысячи человек. «Впереди голод,» говорил Вождь. «Даже если бы мы были обеспечены продовольствием, то все равно нам не сдобровать. МВД пришлет войска и уничтожит нас. Каковы наши возможности? Попрошу Сергея Павловича ответить на этот вопрос.» Сергей поднялся с кучи мешков и ступил в пятно света. Он выглядел отдохнувшим, немного заспанным и почти счастливым. Жизнь рядом с Машей пошла ему на пользу; к нему вернулись осанка, уверенность и оптимизм. Жена следила за ним: она постирала и выгладила ему рубашку, вычистила пиджак и повязала галстук. «Господа,» обратился он к своей маленькой аудитории и те, кто никогда не жили вне СССР, вздрогнули. «Господа, нашему восстанию уже две недели, но перспективы на его расширение пока нет. Окрестные лагеря молчат и так и не узнали о нашей борьбе.» «Послать гонца, вот и весь сказ,» захрустев досками, пошевельнулся на ящике Харитонов. «Неверно,» Сергей иронически взглянул на взводного. «Так мы потеряем надежного человека. Я уверен, что тревога объявлена по всему ГУЛАГу и начальство начеку. Возможно, что они уже допрашивают подозреваемых и вынюхивают нет ли подобных складов оружия и у них.» «Что же делать?» пробасил Пилипенко, отряхивая пепел с рукава своего ватника. «Я думаю, что мы должны идти туда большим отрядом,» повернулся к нему Сергей. «У нас имеется 370 единиц стрелкового оружия. Мы справимся с тамошней ВОХРой и освободим наших братьев. Мы вооружим их захваченными у охранников автоматами, может быть, если повезет, мы найдем схроны с винтовками; затем двинемся к следующему лагерю. И так до конца, пока вся Колыма не будет в наших руках.» «А что мы будем кушать?» шутливо поинтересовался Глебов. «И во вторых: советская власть не будет сидеть сложа руки. Чтобы остановить нас, она пришлет самолеты и парашютный десант. Вот если бы все восстали одновременно, то картина была бы другая.» «Сейчас надо спасать то, что есть,» высказался Перфильев. «С такой силой как у нас надо идти на Магадан, захватить там плавсредство и отплыть в Японию.» «Вряд ли это получится,» образумил его Вождь. «Первое. В Магадане расположена большая воинская часть. Второе. Даже если мы побьем их, то понадобятся несколько пароходов, чтобы разместить тысячи человек. У нас будет долгий путь через Охотское море. В пути нас обязательно атакует Краснознаменный Тихоокеанский флот. Даже если кто-нибудь из нас уцелет и мы доберемся до цели, я сомневаюсь, что Япония предоставит нам политическое убежище.» «Нас примет США или Канада,» предложил Пилипенко. «Мой дядя живет в Торонто и работает инженером.» Он с превосходством посмотрел на окружающих. «Конечно, США и Канада примут нас с распростертыми объятиями, встретят как героев и снабдят всем необходимым,» втолковывал Глебов, «но путь туда лежит через Чукотку. Сталин сосредоточил там значительные массы вооруженных сил, предназначенных для «освобождения» Аляски. Нас слишком мало, мы не пробьемся.» «Выходит, что все варианты плохие?» уныло произнес Харитонов. Наступило долгое молчание. Под полом возились мыши, по крыше барабанил дождь, через стены с улицы проникали выкрики и ругань. «Не забудьте, что у нас пленные в ЗУР. Их надо содержать,» напомнил Пилипенко. «Зачем они нам?» раздался хор голосов. Здесь мнения разделились. Одни хотели пленных отпустить, другие — ничтожное меньшинство — требовало расстрела. «Давайте проголосуем,» закончил спор Глебов. «Кто за то, чтобы пленных освободить, прошу поднять руки,» и высоко выставил свою правую ладонь. «Шестеро против двоих,» пересчитал он. «Отпускаем. Сделаем это сегодня после обеда. Накормим их в последний раз и пусть идут пешком к своим в Магадан.» «В сейфе лагпункта мы нашли 38 килограммов золотого песка и самородков,» сказал Перфильев. «На это можно купить тонны продовольствия, оружия и боеприпасов. Только смогут ли наши послы пробиться через окружение?» «Какое окружение?» удивилась Оксана. Она была включена в штаб и представляла женщин з/к. «Наши патрули замечали неизвестных, слоняющихся в лесу вокруг зоны,» повернулся к ней Харитонов. «При нашем приближении они убегают.» «Это страшно,» невольно поежилась женщина. Опять замолчали, понимая, что главный вопрос так и не решен и уходить былo нельзя. От многолюдства воздух становился спертым, да еще кто-то из сидящих сзади закурил. Пот заблестел на лицах собравшихся, но все, опустив головы, терпели. Потом раздался негромкий спокойный голос Сергея, «Я вижу единственный и лучший путь — расширение восстания. Не отступать и двигаться к поставленной цели. Продовольствие мы добудем охотой. Что вы об этом думаете?» «То есть переть всей оравой на соседний прииск? Вот битва будет!» едва разжимая свои тонкие губы, задумчиво протянул Пилипенко. Все сидели молча, с тревогой ожидая, что скажет Вождь. «Я за,» молвил он. «Каково ваше мнение, господа?»
Глава 20
Хорошо известно, что повороты фортуны всегда капризны и непредсказуемы. Разве простой смертный способен предречь поражения и триумфы, скрытые от него в будущем? То, что год назад казалось Шраге ужасной неудачей, сегодня оказалось блистательной победой. Cмерть Сталина и опала Берии возвратили Шрагу из забвения; благодаря своему невольному, но своевременному падению, он оказался незапятнаным в злодеяниях временщиков и не пострадал в последующих чистках аппарата МВД-МГБ. Верхушка раскололась и передралась, головы приверженцев диктатора десятками слетали с плеч; вакантные места надо было заполнять — тут вспомнили о Шраге, вытащили его из нафталина и, вернув звание полковника, прежние награды и привилегии, усадили в кресло большого начальника в МВД! Ему то и поручили усмирение восстания на прииске им. Тимошенко. Генералы, которым он подчинялся, прекрасно знали чьих рук это дело. Они поражались медлительности и неповоротливости соответствующих органов в задержании и аресте Глебова и Кравцова, сваливая, как водится, свои грехи на наказанного Берию. «Такого отродясь не бывало,» ворчали они в просторных кабинетах, дивясь смекалке и организованности восставших. «Не иначе как происки вражеской разведки,» докладывали они свои соображения высшему руководству страны, а те вертелись волчками, ерзали в креслах, и хватались за вечно дребезжащие телефоны. Сильно пыхтя и поводя вытаращенными глазами, они затребовывали мельчайшие подробности от красной агентуры за рубежом, однако ущерб был нанесен. «Внешторгбанк СССР требует оплату счетов за доставку военных припасов и снаряжения конголезским патриотам, боливийские товарищи прислали шифровку, что пропадают без взрывчатки и аэропланов, а на Цейлоне объявилась марксисткая секта пожирателей огня, они поклялись в течение полугода свергнуть существующее буржуазное правительство и заключить пакт о дружбе и партнерстве с СССР; их тоже нельзя не поддержать,» шамкал, едва ворочая языком, плешивый человек с согбенной спиной. Возраст его трудно было определить — массажи и специальные процедуры в кремлевской больнице поддерживали его силы — вел он свою родословную от красных партизан и кондовых пролетариев, в биографии было указано, что в гражданскую в 16 лет командовал он полком, в 18 — дивизией, потом был продвинут в партийный аппарат, где проводил коллективизацию, устраивал чистки и уничтожал антисоветский элемент. Синие мешки под глазами принуждали его часто зажмуриваться и моргать, виски пульсировали, под мышками зудело, сердце кололо — был он такой же дряхлый и дохлый как и большинство присутствующих здесь на совещании в сенатском дворце Кремля. К несчастью не нашлось в их аппарате никого, кто бы пожелал им угомониться и уйти на покой. Правда, обьявился год назад такой смельчак, профессор медицины, изложивший самому старшему из них свой совет, за что был немедленно схвачен, осужден и отправлен на лесоповал в Приполярье. С той поры катилось все попрежнему, хлопали они на съездах без устали и щедро награждали друг друга медалями и орденами. Причиной сегодняшнего неудовольствия политбюро стала плохая весть с Колымы — снабжение мировой революции золотом замедлилось. «Плохое мнение сложится о нас у прогрессивной общественности планеты,» расстраивалось руководство Совдепии. «Вдруг французские либералы или гватемальские гориллы на нас обидятся? Непорядок должен быть прекращен, золотодобыча возобновлена, виновные наказаны и осуждены на длительные сроки принудительных работ.» «Лучший способ покончить с врагами народа это сбросить на них с самолета водородную бомбу,» высказался самый резвый из них, устроившийся под портретом Ф.Э. Дзержинского. «Быстро, точно и эффективно.» Острые локоточки его опирались о красную скатерть с пушистыми кисточками, из ссохшегося кулачка торчал карандашик, в блокнотике записывал он свои партийные откровения и цитатки из Ленина. Старцы задумались. «Неплохая идея, но что скажут соседи?» озаботился худой и длинный как палка очкарик в углу. «Из-за рубежа последуют возражения и дипломатические ноты протеста.» «Плевать,» просипел другой, тот самый, кого величали совестью партии. «Лично я за решительные меры. Вон американцы не постеснялись взорвать две атомные бомбы в 1945 г., а мы что хуже? Устроим Хиросиму на Колыме!» Наступило глубокомысленное молчание, во время которого у кого-то из присутствующих громко забулькало в животе. Любезно испросив разрешения, он, крадучись, удалился в кулуары. В пустом созерцании побежали минуты. Зеленые настольные лампы освещали накрытый красным стол, гипсовый бюст Сталина и двенадцать пожелтевших от старости, облысевших субъектов в одинаковых черных костюмах, черных галстуках и белых рубашках, расположившихся вокруг. Время было позднее, здание опустело и тишина была такая, как если бы по их стараниям весь мир давно уже превратился в кладбище. Издалека они расслышали дробот шагов товарища, возвращающегося из туалета. На ходу он отряхивал свои забрызганные брюки. «Может быть разделаемся с ними по-иному?» плюхнувшись в кресло, рассуждал он. «На Украине-то в 1932 году обошлось без всякого ядерного оружия. Просто заморили население голодом до смерти. Давайте повторим. Куда бунтовщикам деваться? Опыт у нас накоплен достаточный, кадры для выполнения такой задачи имеются и ждут приказа.» Но предложение было отвергнуто. «Не пойдет,» таково было общее мнение Политбюро. «Прииск будет пустовать слишком долго. Задачу придется решать энергичными военными мерами.» «Не сомневаюсь, что трудящиеся всего мира горячо поддержат своевременную и гуманную акцию советского правительства,» тяжко выдохнул человек, именующийся совестью партии. «После этого в Нью-Йорке и в Париже мы, как обычно, проведем демонстрации в поддержку миролюбия СССР. Обойдется недорого. Левой молодежи и либеральной интеллигенции на Западе хоть пруд пруди. Платим демонстрантам мы не так много. Им и без того только дай повод побузить на площадях. Наших-то смутьянов мы давно приструнили, их могилки травой поросли; не балуй!» и он шутливо пoгрозил указательным пальцем. Последующая пауза заполнилась чередой странных звуков — то ли клекотом галок, то ли шипеньем аллигаторов, то ли потрескиванием рассерженных гремучих змей. Это смеялись старцы. Они раскачивались, зажмуривались и вытирали текущие от веселья слезы. Носовые платки и салфетки скоро промокли и они аккуратно складывали их горками на столе. Часы на Спасской башне пробили полночь и собрание вздрогнуло — «Сталина вот уже год назад похоронили, а мы как встарь по ночам колобродим». За темными окнами перекликивались караульные, слышался стук сапог и команды взводного командира. «Так то оно так,» скептически заявил очкарик. «Но ударная волна водородной бомбы разрушит постройки и шахты, местность будет заражена, образуется кратер и производство будет надолго остановлено.» Он был единственным из Политбюро, осилившим инженерную школу и потому слыл среди коллег грамотеем. «Это неприемлимо. Взамен придется провести широкомасштабную войсковую операцию с применением неядерного вооружения. Подберите правильных товарищей, дайте им пехоту, авиацию, танки и артиллерию, и вперед, труба зовет.» Под общий смешок было вынесено очередное историческое решение партии и правительства. Шрагу утвердили во главе.
В сентябре в Магадан приходит осень. Теплые дни убавляется, пасмурное небо того гляди прольется дождем, холодный режущий ветер гонит по улицам охапки желтых шуршащих листьев и под жалобные крики чаек в бухте Нагаева раскачиваются на волнах первые льдины. Нинель Полторацкая вымахнула на площадь вне себя от ярости. За месяц пребывания в провинции вдали от столичного метрополитена, перезвона курантов и рубиновых звезд над кремлевскими башнями она начала терять свою хваленую выдержку. Сказывались переживания последних недель — осада в поселке со смертельным исходом, заключение в бараке промеж некультурного сброда и двухсуточный пеший переход в Магадан. По возвращении ее встретили с почетом: поставили в столовой на обкомовское усиленное питание и разместили в той же самой гостинице для партработников, правда, номер ей достался другой — в прежний поселили заезжего китайца, корреспондента газеты Жэньминь Жибао. Сегодня утром перед зеркалом в ванной с горестью рассматривала она свою внешность: тон лица стал какой-то несвежий, возле рта наметились морщинки и под подбородком зависли противные складки. «Какая тут гимнастика лица,» вполголоса пробурчала она. «Бегаешь по делам целый день, так что язык через плечо и домой еле доползаешь.» Нинель рвалась вернуться в Москву, она постоянно запрашивала руководство, ей опротивел этот захолустный город с его промозглым климатом и серой унылой гладью студеного моря. Но ее не отпускали, похоже, что верхи имели на нее планы. Она страстно надеялась, что сегодня все разрешится — неспроста этим утром ее вызвали в управление МВД по Колымскому краю. Предьявив пропуск и удостоверение, пройдя через три охранных поста, она вошла в помпезную с высоким потолком приемную, а оттуда, после короткого ожидания секретарша позволила ей войти в кабинет. За длинным столом сидело двое военных. Один из них показался ей знаком. «Полковник Шрага,» представился он. После падения Берии он расцвел и женщины томно вздыхали, провожая взглядом его молодцеватую фигуру. На синем кителе его серебрились погоны с тремя золочеными звездочками, темно синие брюки с лампасами падали на кожаные полуботинки, синяя фуражка его с красным кантиком лежала на отдельном столе возле батареи телефонов. «Будете с ним работать, Нинель Ефнатьевна,» сообщил ей другой, в генеральской форме, как оказалось, хозяин кабинета. «Наслышаны о ваших мытарствах. Вы настоящая героиня, просто Зоя Космодемьянская, какая-то. Но родина требует от вас новых жертв. Тов. Шрага облачен доверием партии и правительства, он прибыл к нам выполнять задание Политбюро. Вместе с ним вы будете уничтожать антисоветских отщепенцев, посмевших замахнуться на материальные ресурсы нашего народного государства. Вы знаете преступников, вы видели их, вы были в их стане, нам необходима ваша экспертиза.» «Что я должна делать?» агрессивно спросила Нинель, закуривая папиросу. В соломенной шляпке с павлиньим пером, желтым в красную клетку облегающем платье и резиновых ботах на каблуках она бросалась в глаза. «В ногах правды нет, давайте присядем и закажем что-нибудь из буфета,» дипломатично предложил генерал, вызывая секретаршу. «Сейчас Нюрочка принесет нам целый поднос, ешьте-пейте на здоровье,» радушно обещал он. «Это очень серьезно,» заговорила разведчица с сильным чувством ненависти в голосе. «Мы должны призвать классовых врагов к порядку.» Глубоко затянувшись, она пыхнула густым дымом в лицо появившейся буфетчицы и продолжала, «Они осмелились напасть на нас, когда мы за праздничным столом подняли тост за тов. Сталина. Начлага тов. Волковой загонял их в бараки, но они убили его вместе с замом. Оба погибли как герои. Затем последовала смерть моих верных товарищей. Какая трагедия!» Ее подведенные тушью глаза наполнились слезами, ресницы дрогнули; деликатно сморкнувшись, она утерлась кружевным платочком. «Что вы скажете о положении в лагпункте?» наседал с вопросами генерал. «Они готовы возобновить работу на прииске?» Дружески улыбнувшись, он пододвинул к ней блюдо с горкой кетовой икры. «Не думаю,» большой столовой ложкой Нинель загребла морепродукт и, не колеблясь, отправила питательную массу в свой широкий рот. «Все кого я там встретила настроены крайне антисоветски.» Она чуть-чуть примолкла, вслушиваясь в свои ощущения. Вкусовые сосочки на ее языке ликовали и требовали еще. «Заключенные хотят свергнуть социалистический строй и реставрировать монархию.» «Интересно! А нам куда?» почесал в кудрявом затылке Шрага. Нинель пожала плечами. Она не могла удержаться и зачерпнула больше икры. От удовольствия глаза ее затуманились. Ее собеседники удивленно смотрели на нее. «Откуда у них винтовки? Вот главный вопрос!» настаивал генерал, в то время как его коллега делал записи в блокноте. «Их вооружают самураи. Не сомневаюсь в этом,» поделилась разведчица, захапывая с блюда последние остатки деликатеса. Облизнув ложку, она кокетливо рассмеялась и слегка рыгнула, прикрыв рот рукой. «Если мы докажем, то это грубое вмешательство во внутренние дела СССР; дело попахивает международным конфликтом,» потянулся в своем кресле генерал. Восемь лет назад в составе 6-й гвардейской танковой армии он участвовал в боях на Ляодунском полуострове Северного Китая. «Мало мы иx тогда набили, никак не успокоятся.» «Верно, такие безответственные действия со стороны Японии могут привести к войне,» повернулся к нему Шрага. «Если так, то приказ придет из Москвы. Tебе дано все необходимое для разгрома мятежа. У тебя пехотный полк, эскадрилья бомбардировщиков, танковая бригада и парашютный батальон. Это больше, чем достаточно. Если понадобится флот, сообщи. Мы запросим Главное командование ВМФ.» Из никелированного электрического самовара генерал налил себе чайку с лимоном и осторожно отпил глоточек. «Вот, что я думаю,» произнес он. «По пути следования твоей армады на Колыму Япония, завидев такую концентрацию военной мощи может забеспокоиться — уж не собираемся ли мы напасть на Хоккайдо? Последует дипломатический запрос. Вот так то, Борис Николаевич! Будь осторожен! Не выходи за рамки!»
«Это японская винтовка — тип 38 Арисака, наше основное оружие в дополнение к автоматам ППШ 41. Заряжается сверху. Пять патронов, шестой в ствол. Прицельная дальность 400 метров,» объяснял Глебов своим питомцам. Он стоял на бруствере и щелкал затвором, иногда прикладывая винтовку к плечу. «Цельтесь под обрез в яблочко,» говорил он, указывая на ряды мишеней, установленных на противоположной стороне стрельбища. «Совмещайте прицел, мушку и мишень, задерживайте дыхание и плавно спускайте курок. Отдача у Арисаки легкая, нo спусковой крючок тугой.» Бледное северное солнце светило на обширную долину между сопками, заросшими снизу доверху березняком. В широких падях между ними темнела гущина хвойного леса, у подножья протянулось болото, образующее берег ручья. Курсанты лежали ничком на глинистом грунте, острые камешки вдавливались в локти, колени и животы, валуны были подложены под винтовочные стволы. Кое-кто из них, знакомый с винтовками Мосина, нашел винтовки Арисака более удобными в обращении. Большинство имело военный опыт, но нашлось около пятидесяти бойцов, которым потребовалась дополнительная тренировка. Занятия проводили попеременно Глебов и Кравцов. Последний, сидя сейчас на камне, поправлял заевший затвор винтовки одного из учеников. Ночью прошел дождь, но к полудню земля просохла. Лагерь находился рядом, по другую сторону забора из колючей проволоки. Часовые на вышках, на этот раз охрану от внешнего врага несли сами заключенные, могли видеть обмазанные штукатуркой бараки, уличную слякоть, прогнившие доски тротуаров и развевающийся на мачте трехцветный русский флаг. Но их внимание было обращено на луг, где их товарищи, готовясь к войне с советскими, проходили обучение стрельбе. Стреляли залпами и поодиночке, потом шли проверять мишени. Попаданий было не так много, а в десятку почти никто не попал. «Откуда штаб такую рухлядь выкопал?» ворчали плохие стрелки. «Нам бы лучше самозарядные винтовки Токарева.» «Я слышал,» поделился жилистый молодой человек, успевший отпустить бородку и усы, «что две тысячи единиц такого добра,» он презрительно фыркнул и уголки его рта вздернулись в кривой усмешке, «были секретно доставлены из Японии.» «Это так,» вступил в разговор доходяга с суровым лицом. Два месяца свободы не вернули ему сил и здоровья. Он сутулился и покашливал в кулак. «Рассказывали, что после капитуляции империи Восходящего Cолнца оружие валялось на улицах и армейские склады стояли без присмотра, кому нужно — подходи, забирай, не ленись. Я слышал, что русские сумели унести столько, сколько смогли и отправили ящики с винтовками и боеприпасами в колымские лагеря.» «Ты очумел. Откуда в Японии русские?» удивился заросший молодой человек. «Как откуда? Русские есть везде. Особенно много уехало за границу после революции. Два миллиона по всему миру разбежалoсь.» «И в Японию?» «Да,» отвечал доходяга. В прежней жизни он был успешным писателем, умел выискивать факты и обобщать информацию. «Вначале на Хоккайдо появились православные священники. Они пришли в середине 19-го века, окрестили 30 тысяч туземцев и построили в г. Хакодате церковь и больницу. Мало их было, но после победы октября в России диаспора непокорных сильно выросла. Удирали все кто мог.» Спотыкаясь о луговые кочки, мужчины медленно побрели назад к своим позициям. Солнце временами скрывалось за облаками, но порой лучи его пробивались через толстую серую пелену и становилось жарко. Могучие синеватые сопки, прохладные темные ущелья, рокот реки и заросли дальнего леса окружали их, но красоты природы не отвлекали от горестных мыслей. Прошло два месяца с момента восстания, но что будет с ними дальше? Глебов и Кравцов издали подмечали хмурые, безотрадные лица идущих. «У всех у нас, как перед смертью, тяжело на сердце,» подытожил общее настроение Сергей. Глебов положил руку ему на плечо, «Другого выбора нет. Только вперед.» «Наши войска готовы?» пряча улыбку, Сергей взглянул на курсантов. «Патронов не хватало для настоящей тренировки. Но все же парни боеспособны. Не дрогнут и не побегут. Беда в том, что они не хотят уходить, чтобы освобождать соседний прииск. После слияния с женской зоной многие завели себе походных жен и с ними трудно расстаться даже на один день.» «К сожалению придется. Когда выступаем?» «Послезавтра,» дыхание Вождя сделалось тяжелым, лицо напряглось.
После полудня в сером небе пролетел легкий краснозвездный биплан. Тарахтенье его поршневого мотора привлеклo всеобщее внимание. К самолету повернули головы, следя за его полетом. От хвоста машины отделилось белое пушистое облачко. Листовки, кружащиеся в безветренном воздухе как большие снежинки, оседали на верхушках деревьях и на окружающих сопках, на опустевшем лугу и болоте, падали они и в лагерь. Повстанцы смеялись и грозили кулаками, но были среди них и те, кто со страхом смотрел биплану вслед. Листовки подбирали, читали и затем каждый использовал полезную вещь по-своему усмотрению. Они были напечатаны крупным шрифтом на газетной бумаге. В них значилось: «Заключенные! Не поддавайтесь на провокацию антисоветчиков и вражеских разведслужб. Советская власть единственная, кто может говорить от имени народа. Не забывайте, что мы победили фашизм, победим и всех наших врагов, внутренних и внешних! Немедленно возобновляйте работу на благо построения справедливого и гуманного социалистического общества. В странах капитала человечество тоскует и мечтает об установлении советской власти, а вы получили счастье и свободу от ваших отцов. Социалистическая родина прощает вам ваш прогул. Мы наблюдаем за вами. В знак того, что вы принимаете наши условия снимите триколор и поднимите на мачте наш красный советский стяг. Выше знамя социалистического соревнования в борьбе за перевыполнение плана по добыче руды! Да здравствует Советское правительство и его ленинское Политбюро! Да здравствует коммунизм!»
Наступал вечер; в голубоватом небе угасало солнце; его слабеющие лучи едва проникали через мутное оконце в комнатку, где ютились Кравцовы. В углах и под потолком сгущались тени, но ни керосина для лампы, ни свечей не было. Хозяева сидели на кроватях напротив друг друга и ужинали. На тумбочке между ними была разложена нехитрая снедь, которую принес Сергей и состряпала Маша — ломти медвежатины, репчатый лук и жареная на жиру картошка. Хлеб в лагпункте кончился месяц назад, а за ним неделю спустя и соль; ничего, терпели. Успешная охота оказалась бὁльшим подспорьем, чем предполагалось вначале; среди заключенных нашлись егеря, они промышляли лосей, баранов и медведей. Туши доставляли в столовую и разделывали; затем каждый готовил на свой вкус. Острым ножом Сергей нарезал последнюю луковицу, накрошил ее в тарелку и зацепил кусок мяса. Прожевав и запив колодезной водой из кружки, он со стуком поставил ее на стол и проговорил, «Послезавтра выступаем.» «Я устала от всего этого,» не сразу ответила Маша и в глазах ее заблестели слезы. «Я хочу вернуться домой к своему сыночку; туда где жизнь спокойна, люди дружелюбны и в магазинах полно товаров. Я хочу в Германию.» Она тяжело вздохнула и, протянув руку, кончиками пальцев погладила мужа по щеке. «Тебе все равно? Ты не интересуешься и никогда не спрашиваешь о нашем Ганечке.» «Почему ты так говоришь?» Сергей вопросительно взглянул на нее. «Я не хочу тебя теребить; нам обеим тяжело, но я не знаю, когда мы к нему вернемся.» «Как не знаешь?» на лице Маши появилась гримаска досады и огорчения. Она отвела взгляд, четко очерченные брови ее сошлись на переносице, глаза потускнели и уголки губ опустились. «Ты же дал мне слово, что после Колымы мы возвращаемся в Гослар и будем там жить до старости.» «Да, я всегда любил Германию. Это моя вторая родина. Я не забыл дядю Фридриха и его рассказы о революции, я помню моего брата Бориса и его семью. Где они сейчас? Мы так и не узнали.» С рассеянной улыбкой он скрестил руки на груди. «Мир сильно изменился за время моей жизни. Распалась старая великая империя и на ее месте возникла новая, которая быстро приходит в упадок по причине своей бесчеловечной сущности. Абсолютная власть всегда жестока и не всякий народ смирится с ее произволом. В Европу социализм был принесен на броне советских танков; долго это политическое устройство там не продержится. В Cовдепии же народ другой; здесь социализм может переродится во что-то неизвестное, не обязательно лучшее.» Маша не отвечала, опустив голову, она убирала со стола. Ужин был съеден, Сергей закурил. За окном сгустились сумерки, в комнатке потемнело, супруги лишь угадывали присутствие друг друга. Барак пустовал, все вольнонаемные обитатели его давно ушли пешком в Магадан и потому было очень тихо; лишь из леса доносился отдаленный волчий вой. За стеной скреблись и попискивали мыши, пахло землей и непонятными химикалиями. «Я беременна,» раздался тихий Машин голос. «Ты уверена?» Сергея прошиб холодный пот. «Абсолютно.» «Ты не можешь рожать здесь. Нам надо торопиться в Германию. В таком случае тебе нельзя идти с нами в поход. У тебя есть подруги в женской зоне. Иди к ним. Попроси Оксану позаботится о тебе. Жди нашего возвращения.» «Не ходи! Не оставляй меня вдовой!» истерически выкрикнула Маша. Ее муж сдержался и ничего не ответил, только заскрипели коечные пружины. Никаких достойных упоминания событий в этот вечер больше не произошло и, пожелав друг другу спокойной ночи, супруги улеглись спать.
Глава 21
Бомбы начали падать на рассвете. Сквозь глубокий сон Кравцовы расслышали отдаленный гул авиационных моторов; они приближались, от нарастающего грохота закладывало в ушах и звенела посуда; самолеты промчались над их головами, чуть ли не задев крышу барака, и несколько секунд спустя прозвучали первые взрывы. Наспех одевшись и схватив винтовки, Маша и Сергей выскочили наружу и оторопели от увиденного. В вышине медленно плыли бомбардировщики. Они прошли над лагпунктом, развернулись над прилегающим лесом и стали возвращаться. Земля дрожала и гудела от могучих ударов; фонтаны огня и дыма взметались к небу; зловещим скрежетом отзывалась покареженная сталь разбитых шахтных механизмов, громким эхом отвечали горные склоны. Посреди пламени пожаров и обломков горящих построек метались человеческие фигурки. Скоро защитники организовали оборону. С земли к бомбардировщикам потянулись ниточки трассирующих пуль. Но сотня ППШ 41 и устаревших винтовок не могли причинить врагу заметного ущерба, правда один сталинский сокол задымил и, покачивая крыльями, полетел в сторону своего аэродрома, но остальные продолжали беспощадно бомбить. Потом, освободившись от своего смертоносного груза, улетели и они; наступила короткая тишина. Кравцовы со всех ног бросились в лагерь. Через ворота идти не пришлось. Ограда была прорвана во многих местах. Поваленные столбы, опутанные нитями колючей проволоки, валялись на земле; опустевшие сторожевые вышки покосились или упали на бок; ужасающий чад и запах горелого мяса висели в воздухе. Осторожно ступая, наши герои вошли в лагерь. Почти все постройки были разбиты или горели; зияли воронки; горы разбитых тлеющих досок вперемежку с обугленными брезентовыми полотнищами, одеялами, бушлатами, валенками, ватниками и прочей бытовой ерундой, устилали грунт. Между окровавленных трупов, пытаясь усмирить крики, рвущиеся наружу, бродили уцелевшие мятежники. Многие зажимали кровоточащие раны и искали медицинской помощи, но на всех лежал отпечаток решимости сражаться до конца, умереть, но не поддаться ненавистной советской власти. Подойдя к обрушившейся казарме, от которой осталась лишь печь и секция стены, Маша и Сергей натолкнулись на вышедшего из густого клубящегося дыма Глебова. Глаза его были воспалены, лицо закопчено, руки поцарапаны, на левом рукаве кителя блестела кровь. «Идемте в лазарет. Там самая работа,» коротко сказал он и поманил их за собой. Возле обломков строения копошились люди, подбирая разбросанные бинты, марлю и другой перевязочный материал. Кто-то выудил из-под груды балок чудом уцелевшую стеклянную бутыль с йодом. Под плотно закупоренным горлышком переливалась драгоценная коричневая жидкость. Маша вызвалась помогать пострадавшим и к ней образовалась очередь. Вскоре у нее появилась помощницы, которые обмывали ссадины и порезы, другие смазывали йодом и перевязывали. Нашлось десятка два пациентов, которым требовалась хирургическая помощь. Как мог, надеясь на чудо, фельдшер зашивал раны, вправлял кости и накладывал лубки на переломы. «Организуйте лазарет в поселке,» приказал Глебов, указывая на неповрежденные жилые постройки у кромки леса. «Харитонов, помогите им смастерить носилки и отправить жертвы в нашу новую больницу.» Кравцов и Перфильев тем временем совещались в стороне. К ним подошел Пилипенко. Как и прежде он был самоуверен и силен; его не задели осколки бомб; на плече его висел ППШ-41. «Из него я подбил ЯК-2,» ласково погладил он приклад своего автомата. «Ну, так уж и подбил,» возразил Перфильев. «Враг улетел с поля боя,» подтвердил Сергей. «Одним бомбардировщиком стало меньше.» «Коммунисты вернутся,» приблизился к ним Глебов, обтряхивая запачканные золой ладони. «Это только начало. Их дозорные смотрят нас с сопок. Собирайте всех боеспособных и готовьтесь к обороне.» Он взглянул на Пилипенко. «Вы можете собрать через час нашу армию на плацу?» Тот уверенно кивнул головой. «Вы, Сергей Павлович,» продолжал Вождь, «выявите всех нераненных и обеспечьте народ пищевыми продуктами. Перфильев и я выйдем за ворота и посмотрим, где устанавливать засады. Они пустят на нас неизвестно что; всего можно ожидать. Всем, кому не хватило оружия, мы раздадим бутылки с бензином. Будет хоть какая-то помощь. Забирайте необходимое; нам следует перейти из лагеря в поселок. Там места меньше, но все же в тесноте, да не в обиде. Сделаем это скрытно сегодняшней ночью, советские за нами постоянно следят. Вы готовы?» обратился он к Перфильеву, который страдальчески морщась стоял, опираясь на винтовку. «Что с вами?» «Взрывной волной на землю швырнуло. Ничего, пройдет,» уставив мутные от боли глаза, сказал он. Пересиливая ломоту в спине, страдалец с волнением добавил, «А вдвоем идти не опасно? Вы же сами говорите, что там красные.» Оба взглянули на гряду невысоких гор. Ветерок шевелил ветки берез на склонах, озабоченно порхали птицы, плотная зеленая масса деревьев казалась загадочной и угрожающей. «Уговорили,» утвердительно кивнул головой Глебов. «Вам требуется покой. Лучше оставайтесь здесь.» Перфильев в изнеможении сел на землю. «Вот, кто нам поможет,» Вождь повернулся к Пилипенко, появившимся возле вахты. «Как сбор?!» «Все путем,» украинец подошел к ним ближе. «Бойцы собираются на плацу. Я назначил ответственным Грицько.» «Добрый хлопец,» согласился Глебов. «Не найдешь ли нам двадцать автоматчиков? Мы хотим проверить склоны, нет ли там красных. На вершине мы установим наблюдательный пункт, не то нас захватят врасплох.» «Это мы завсегда,» обрадовался Пилипенко. «У ребят руки чешутся пострелять в коммунистов. Я мигом.» Он побежал вглубь лагеря. Через несколько минут группа собралась. Их было девятнадцать: решительных, крепких и неустрашимых; у каждого на душе лежала жгучая обида на советскую власть — у кого-то отобрали скот и землю, кого-то разорили налогами, у кого-то всю семью отправили на принудительные работы. Глебов осмотрел их и кратко обрисовал задачу. «Впереди идет дозор из трех человек. Мы следуем за ним двумя колоннами. Правая колонна отвечает за безопасность справа, а левая колонна отвечает за левую сторону. В случае обнаружения противника дозор останавливается и начинает перестрелку. Обе наши колонны, загибаются полукругом и охватывают место конфликта кольцом. Общение с помощью звуковых сигналов. По вороньему каркать можете?» Все заулыбались. «Тогда пошли.»
В зарослях тихо, треснет случайно сучок, вскрикнет испуганная птица, да ветер шумит в верхушках берез и елей. Ступая по кочкам, пересекли болото с жёсткой осокой и зарослями камыша. Под ногами расступалась ржавая вода, чмокала черная клейкая трясина, шедшие впереди Глебов и Пилипенко, прощупывали дно шестами. Низина кончилась, вышли на сухое и стали подниматься, уклон становился все круче. Дозорные вглядывались в редколесье из коротких лиственниц и карликовых берез со скрученными стволами. Сквозь полупрозрачный лес просматривался поросший невысоким кустарником склон, засыпанный угловатыми глыбами, и выпирающие местами из грунта скалы. Подъем был долгим. На высоте задувал ветер, в бледно-голубoм небе плыли перистые облачка, в синеватой дымке на горизонте растянулись вереницы гор, лагерь внизу казался игрушечным, вершина была близка. Вдруг из чащи кедрового стланика в сторону колонны простучала пулеметная очередь. Перед дозором запрыгали высокие фонтанчики лесной грязи, перемешанной с искрошенной древесной корой. Повстанцы бросились на грунт, готовясь к бою. На рубашке одного из бойцов расплывалось красное пятно, он тяжело дышал; Пилипенко потащил его в тыл, на его место подполз другой боец и занял место рядом с Глебовым, который растянувшись за корягой, отвечал скупыми короткими очередями, но не разрешал дозору продвигаться вперед. Противник активно отстреливался, судя по звуку это был ручной пулемет. Глебов закаркал, подавая условный сигнал. Пилипенко ответил тем же птичьим криком и, разделив колонны, повел их в обход неприятеля, охватывая пулеметчиков кольцом. Завершив маневр, они открыли ураганный огонь. Пулемет замолк, все cтихло в лесу, только ясно слышен был шорох падающих листьев и курлыканье улетающего на юг косяка журавлей. Посреди чахлых берез и ельничка было неуютно и уныло. Держа автоматы наперевес, осторожно подошли, ожидая неприятностей и выставив дозоры вокруг на случай, если пулеметчики были не одни. В наспех сооруженном укрытии из веток и наваленных камней нашли тела трех рядовых и младшего офицера. У всех на плечах были погоны МВД. Из мертвых солдатских рук вырвали пулемет Дегтярева. Пилипенко проверил диск. Он был наполовину полон и рядом лежал еще один неизрасходованный. «Полезная находка,» осклабился он. Наибольшее внимание привлекла рация. Она была включена, попискивала и легонько гудела; когда Глебов надел наушники, то услышал голос радиста, «Ольха, отвечайте, не слышу вас.» Глебов выключил аппарат. Ему передали документы убитых. Он внимательно перелистал страницы, вчитываясь в каждую строчку. Глаза его наполнились слезами. «Нечего их жалеть,» подал голос один из хлопцев. «Они то за нами и шпионили. Такие как они исполняют все приказы чертей.» «Они были сбитыми с толку русскими парнями,» с грустью отвечал Вождь. «Их жизнь только начиналась. Их призвали, они мечтали побыстрее отслужить свой срок и вернуться к своим невестам.» Глебов наклонился и закрыл каждому глаза. Их пробитые пулями тела еще кровоточили. «Подобные им исполнят любой приказ командования, но это не их вина, что они родились в Совдепии, а не в России. Они не понимали, что творят и шли против своего народа. Похороним их здесь, но могила будет неглубокая да и рыть ее нечем…» «Глядите, глядите,» прервал его прибежавший издалека запыхавшийся молодой повстанец. «Там на другой стороне сила на нас прет несметная!» «Так уж и на нас?» едко возразил Пилипенко. «Веди, показывай!» вскочил, как пружина, Глебов и устремился за гонцом. Спотыкаясь, но удерживая равновесие на крутых травянистых склонах, они обежали вершину кругом и оказались на ее южной стороне. С высоты перед ними предстало изрытое оврагами каменистое плоскогорье, окаймленное синеватыми хребтами. Глебов достал бинокль. Вдалеке по грунтовой дороге пересекающей возвышенность зеленые трехосные грузовики тянули колесные платформы. Из выхлопных труб машин выбрасывался белёсый дым и стволы, установленных на платформах танков, были зачехлены. За ними тащилась вереница полуторок, набитые войсками. Возглавляли колонну два виллиса, по всей видимости, с начальством. Метровые усы радиоантенн раскачивались над их брезентовыми крышами. «Немедленно возвращаемся,» Глебов не отрывал глаз от бинокля. «Через 3–4 часа они будут у лагерных ворот. Мы должны достойно встретить гостей.» Быстрой походкой они заторопились назад к своим.
Подпрыгивающая на ухабах на заднем сиденье виллиса Нинель Полторацкая отчаянно чихала и сморкалась в салфеточку. Дорожная пыль ела ей глаза, забивала горло и мешала таращиться на окружающий пейзаж. Вдобавок ее укачивало, она неустанно зевала и страдала без папирос. Рано утром они выехали из Магадана в тот серый предрассветный час, когда так хочется понежиться в мягкой постели под чистыми простынями. Взбодрив себя чашкой крепкого кофе и глубоко затянувшись Казбеком, она одела подобающую для войсковой операции форму лейтенанта МГБ и пристегнула к поясу тяжелую кобуру. Кто мог представить, что папиросы так быстро кончатся и ее попутчики окажутся некурящими? Водитель, сержант Свистунов, сутулый человек с набрякшими веками и обвислыми усами молчал всю дорогу, вцепившись в баранку и переключая сцепление, а прыщавенький радист на переднем сиденье, поправлял соскальзывающие наушники и без передыху долдонил в микрофон, «Ольха, ольха, как меня слышите? Прием.» Нинель грызла нехватка никотина, у нее стучало в висках, волны раздражительности и беспокойства накатывались на нее, ей срочно надо было закурить; захлебываясь от желчной злости она заламывала руки и трясла своей птичьей головой. Когда они почти пересекли плато, к ее облегчению прозвучала команда остановиться; колонна застыла в пятидесяти метрах от отвесных скал, между которыми змеилась дорога. За узким проходом проглядывала безмятежная гладь озера. Не долго думая Нинель выскочила наружу и помчалась к танкистам в поисках табака. Она была мало похожа на боевого офицера, скорее на огородное пугало, мундир болтался на ней как на вешалке, сапоги хлопали и сваливались с ног. Наклонившись к ней с платформы и посмеиваясь, солдаты-второгодки, угостили ее махрой. С наслаждением затянувшись, она ловко выпустила дым изо рта аккуратными клубящимися колечками и, присев на стальную ступень, рассмеялась от счастья. Жизнь опять заиграла красками! Она почувствовала бешеный прилив энергии и неудержимое желание прямо сейчас уничтожать врагов социализма… Не обращая внимания на чудачества коллеги, полковник Шрага вылез из виллиса и осмотрелся. По его приказу танки сползали на грунт; пехотинцы, открыв борта, покидали грузовики и строились в боевой порядок. Подбежавший к нему командир разведвзвода выслушивал его инструкции. «Проверьте нет ли засады. Два месяца назад на этом месте бандиты посмели напасть на наш ЗИС-151. Они уничтожили офицера и восемь солдат. Обследуйте проход и дорогу — нет ли мин.» Козырнув, бравый старлей побежал выполнять задание. Тем временем три Т-34, гремя гусеницами и выпуская сизый дым, гуськом поползли в скальный проход; за ними последовали длинные шеренги автоматчиков. «Разворачиваюсь в боевой порядок,» докладывал Шрага по рации своему начальству в Магадане. «До лагеря отсюда два километра. И сразу в бой!» Неожиданно захохотал он.