Вы, должно быть, шутите надо мной? Или, что еще хуже, это вовсе не шутка? Может, это знак? Или послание? Что я сделал в своей жизни, что в единственный день года, когда у меня не было других дел, моя судьба сложилась так?

Я не люблю говорить о знаках – что я думаю или не думаю о них или об их месте (или отсутствии) в моей жизни. У каждого есть свое личное мнение по поводу знаков, совпадений или судьбы. Некоторые даже доходят до того, что делают это частью своей религии. Я не собираюсь вдаваться в подробности. Но достаточно сказать, что это была пресловутая последняя капля, которая сломала меня.

При взгляде назад это кажется смешным. «Да, Падалеки, музеи часов в Женеве были закрыты, когда ты там был. Но, по крайней мере, ты можешь позволить себе вернуться!», или «Ну, всякое бывает. Женева, конечно, не такое уж ужасное место, где нечем заняться двадцать четыре часа по пути из Лондона в Рим!», или «Почему бы тебе просто не посидеть в парке и не почитать замечательную книгу? Ты всегда ноешь о том, что у тебя больше нет возможности читать!» Я мог бы продолжать до бесконечности.

Но в тот момент (те, кто имел дело с тревогой/депрессией, могут это понять) меня словно оглушило.

Такая простая вещь, как прибытие в Женеву в национальный праздник, стала непреодолимым препятствием. Знак. Предзнаменование. Помеха. Предупреждение о том, что должно было произойти.

Вдобавок ко всем этим неделям, месяцам и годам я понимал, что хотел сломаться, но не чувствовал, что у меня есть на это разрешение.

Я сломался.

Все просто и ясно.

Я. Сломался.

Я сидел в парке в Женеве, окруженный тысячами людей, молодых и старых, празднующих свой прекрасный выходной день, и чувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни. Вся моя боль, вся моя неуверенность в себе, вся моя беззащитность – все это всплыло наружу. Я ненавидел себя. Я ненавидел себя за то, что не нашел времени заглянуть в календарь, или позвонить заранее, или хотя бы составить план, который мог бы решить эту проблему. Я ненавидел себя за предположение, что музеи, конечно же, будут открыты, когда я там буду! Я ненавидел то, что мои друзья направлялись на восток, в Рим, а моя жена – на Запад, домой, а я был в чужом месте, где не было никого рядом. Хотя мой рациональный мозг говорил мне, что все в порядке и все будет хорошо, я не мог избавиться от ощущения, что хочу быть где угодно, только не там, где находился, что я хочу быть кем угодно, только не собой.

Прошло много часов. Пролилось много слез. Такие слезы не прекращаются до тех пор, пока у тебя не заболит живот от судорог. До тех пор, пока твое лицо не перестанет двигаться, потому что каждая капля воды в твоем теле уже вам не принадлежит. Такие слезы, которым все равно, смотрят ли на них прохожие (или, может быть, слезы понимают, что им все равно не спрятаться). Мои губы потрескались, но я не мог заставить себя пить воду. Мне казалось, что все, что я выпью, пойдет обратно. Мне буквально приходилось держать глаза открытыми двумя пальцами, чтобы видеть внешний мир.

Я знал, что живым из Швейцарии мне не выбраться.

Затем мне явился еще один «знак» (если хотите его так назвать). Мне позвонил друг. Друг, который пережил вместе со мной несколько очень эмоциональных и трудных моментов. Друг, чей близкий человек покинул этот мир по собственной воле…

Тот самый друг, в котором я так нуждался.

– Привет, Брайан, как дела?

– Джей-Пад… как поживаешь, братец?

– …

Телефонный звонок… опять слезы… опять звонки… Возвращение в отель… опять слезы… косые взгляды людей, которые не говорят на моем языке, но понимали универсальный язык человеческих страданий.

Рука, помогающая мне подняться с травы… телефонные звонки.

– Завтра я должен сесть в самолет до Рима, люди на меня рассчитывают!