Последние слова романа – «ВСЕ В ТВОИХ РУКАХ», и если читатель поинтересуется: «Что именно?», ответ поджидает его на первой странице дневника. Ответственность за завершение истории якобы лежит на нас, но к неизбежному концу нас ведет неотступный Часовщик. Мур и Гиббонс понимали, что их сложный шедевр будут перечитывать. Они всё подстроили так, чтобы главный рубильник включили читатели, они наняли читателей палачами, которые подорвут последний утопический триумф величайшего в мире супергероя. Мы оказались соучастниками финальной жестокой шутки Мура: история завершилась за пределами страницы – в читательских умах, – и в ней случайное обнаружение шизового дневника Роршаха уничтожило идеальный план идеального человека.

Я полагал, что любая история реальных супергероев в мире, где я живу, закончится сумбуром неловкости и недопонимания. Супергеройские комиксы нравились мне, потому что они были нереальны. Вопреки всем своим претензиям на реализм «Хранители» обнажали свою искусственную природу в каждой искусно сконструированной фразе: в них не было хаоса, грязи и алогичной капризности подлинной жизни. Это крайняя искусственность повествования, которая в двадцать пять лет почти отвращала, теперь, как ни странно, завораживает меня в «Хранителях» больше всего.

Я предпочитал сумятицу и турбулентность «Марвелмена», который больше походил на реальный запутанный мир, нежели удушающий, полный самолюбования, идеальный, но жестокий микрокосм «Хранителей», однако со своим неодобрением я был одинок.

Ослепленные техническим блеском читатели готовы были смотреть сквозь пальцы на удивительно традиционные голливудские стереотипы: задавленный мужик, которому нужно восстановить потенцию; ученый, утрачивающий свою человечность; властная мать от шоу-бизнеса, которая гонит дочь к высотам мастерства, между тем скрывая тайну ее сомнительного происхождения; тюремный психиатр, до того погрязший в сумраке души своего пациента, что его собственная жизнь ломается под таким бременем. Персонажей позаимствовали из папок агентства по набору актеров, дабы они сыграли заданные роли в вывернутых наизнанку механизмах машинерии, явленной в чем мать родила. Самоосознание Мура проступает на каждой странице отпечатками пальцев.

Бог «Хранителей» отнюдь не застенчив. Он склонен вламываться в любую панель, пролезать в любую строку. Он выходит к нам, гордо выставив напоказ синий хер, и, куда ни посмотришь, Часовщик всегда под рукой и предъявляет нам блистающие конструкты, дабы мы оценили и восхитились, – и так же по сюжету, внутри до безумия сложного его механизма, Доктор Манхэттен возводит свою безупречную машину кристальной логики, дабы объяснить смятенной Лори закон. Бог «Хранителей» не может спрятаться и молит о нашем внимании всякий раз, когда мы переворачиваем страницу. Он – Творец, ревнивый Бог, который не дозволит своим созданиям оказаться умнее себя, и потому гениальный пацифист оказывается идиотом и устраивает геноцид; самоуверенный образованный психиатр, узрев темноту души своего пациента, превращается в бредящую развалину; детективы на ощупь ковыляют к фатальной развязке; и даже плюс-минус божественный суперчеловек выставлен эмоционально недоразвитым и никчемным. Словно Бог взирал на свои создания разве что с пренебрежением и не выпускал их за рамки, которые сам им задал.

Склонность Мура к очевидной структуре так ему и не изменила, хотя в девяностых он попытался приблизиться к более расслабленному, неконвенционному стилю молодых претендентов на его трон. Позднейшая его работа «Прометея» строилась вокруг двенадцати сфирот каббалистического древа жизни, но эта конструкция будто случайно подвернулась под руку. «Хранители» творили собственный великолепный хрустальный лабиринт, из красных марсианских песков авторского воображения вызывали бесконечный объект восхитительного созерцания. (Я не хочу принизить значение немалых трудов Гиббонса, но Гиббонс был очень верен подробным сценариям Мура, а глубина и детальность машинописных инструкций для художника наводит на мысль, что в воображении Мур видел «Хранителей» практически целиком.) Роман прозвучал как гром среди ясного неба, и, значит, отныне, что бы еще Мур ни написал, он навеки останется Аланом Муром, автором «Хранителей».

Экранизация, поставленная Заком Снайдером в 2009 году (после нескольких сорвавшихся попыток – например, Терри Гиллиама), была до нелепости точной реконструкцией сугубо визуального измерения комикса, что к сюжетным дефектам оригинала добавило ряд разительных новых ошибок. Зрители, незнакомые с работами Роуга, Пинчона, Гринуэя – любого из многочисленных предшественников чистой структурности и философичности «Хранителей», – растерялись.

Мур всегда утверждал, что «Хранители» экранизации не поддаются. Само существование фильма в некоторой степени доказало ошибочность этого суждения, экранизация получилась уважительная, но к премьере рассерженный Мур мог себе позволить обрубить все связи с Голливудом. Он и прежде обжигался на неудачных адаптациях своих работ и не желал поддержать фильм «Хранители», не желал даже фигурировать в титрах создателем оригинала, отдал свой гонорар художнику, а сам в крайнем возмущении возвратился к своим андерграундным корням. Создателям фильма не удалось передать суть истории Мура, однако визуальный ряд Гиббонса они воспроизвели с почти сверхъестественной точностью, достижимой благодаря развитию компьютерной графики, – с бесконечной глубиной резкости, при которой в высоком разрешении с кристальной ясностью различимы все мельчайшие голографические осколки фона.

По сути дела, дабы сюжет «Хранителей» зазвучал правдиво, нам требуется поверить, будто самый умный человек на свете совершит самую большую на свете глупость, предварительно поразмыслив над нею на протяжении всей своей жизни. И тут строгая логика «Хранителей» иссякает, ирония натягивается так туго, что лопается тетива. Дорога добралась до конечной. В апофеозе релевантная, реалистичная супергеройская история должна узреть, как лопается пузырь ее вымысла, – лицом к лицу столкнуться со своим фундаментальным невероятием. Не бывает реальных миров, сконструированных и организованных столь великолепно, как четырехмерный пазл «Хранителей».

Итак, Мур стал комиксовым искристым пророком апокалипсиса, Миллер выказывал задатки чувствительного крутого парня, и комиксы доросли до колледжа, где в одной общаге сосуществовали кое-какие маловероятные персонажи. Аудитория по-прежнему взрослела вместе с книжками: эти подростки и молодежь двадцати с небольшим хотели супергеройских историй, которые говорили бы с ними об их отчужденности, об их сексуальности или гневе. Новая волна с жаром принялась удовлетворять спрос.

Супергерои питались этой новой энергией, разные направления – американский андерграунд и британский артхаус – разделились, и оба устремились к декадентской фазе, которая принесет больше успеха американским альтернативщикам, нежели андрогинным накрашенным готам Британского Вторжения.

И появилась новая аудитория, готовая покупать дорогие комиксы в твердых переплетах – сборники, продаваемые в книжных магазинах. Внезапно модным термином стал «графический роман», и в конце восьмидесятых он возвестил новую зарю для подарочных изданий «Возвращения Темного Рыцаря» и «Хранителей», ныне украшавших квартиры-студии и подтверждавших серьезную хипстерскую репутацию хозяев. Во Франции комиксы объявили Девятым Искусством и продавали взрослым в дорогих коллекционных изданиях в твердом переплете. В Японии комиксы попадались на каждом шагу.

А вдруг и здесь такое возможно?