В 1968 году Томас ввел в повествование несчастливого андроида по имени Вижн, который, вступив на долгий и нелегкий путь к человечности, незаметно превратился в героя всех эмоционально бронированных интровертов мира. Томас даже завершил один выпуск обширным фрагментом, в котором на панели, нарисованные Джоном Бусемой, наложил строки «Озимандии» Перси Шелли.

Многие из нас так впервые и познакомились с поэзией романтиков. Я же нашел себе радость на целую жизнь и источник замечательных ролевых моделей (полуобморочных и с широченными кружевными манжетами), как раз когда они были нужны позарез. Рой Томас по прозвищу Мальчик, бывший учитель, нынешний эстет, гораздо успешнее всех моих школьных учителей привил мне любовь к литературе и культуре Европы конца восемнадцатого века.

Лиризм Томаса и Бусемы был откровенно эмоционален – ему с легкостью сопереживали научившиеся эмпатии обкуренные подростки, а истории были неплохо написаны и оправдывали внимание хиппарей постарше. Сверхъестественные перспективы и все более изощренное оформление – прекрасное визуальное сопровождение трипа. Простые архетипические психодрамы, экзотические декорации и бесконечно преображающиеся сюжеты внутри сюжетов были гораздо увлекательнее того, что предлагала DC.

Стилистическое развитие Томаса достигло пика в его шедевре 1970 года «Война крии и скруллов» – характерно амбициозной арке на много выпусков, основанной на простой и восхитительной идее: что, если планета Земля станет островами Мидуэй[122], стратегическим аванпостом под перекрестным огнем двух невероятно могущественных космических империй, воюющих между собой?

На одной стороне были негодяйские оборотни скруллы, желавшие нас поработить, что спровоцировало маккартистскую охоту на ведьм и роспуск Мстителей. Против скруллов выступали фашисты, хотя и красавцы крии, которые навещали нашу планету в доисторические времена, дабы спроектировать эволюцию людей определенного рода в странную расу Нелюдей, – еще один концепт Кирби.

Супергероям вселенной «Марвел», обстреливаемым с обеих сторон, предстоял самый страшный бой за всю историю – Томас взялся за создание супергеройского эквивалента «Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера»[123]. Он взвинчивал эмоции, напряжение и повальную паранойю, множил число переплетающихся сюжетов до умопомрачения. У историй толком не было ни начала, ни конца. Томас подключился к разрастающейся целостности «Марвел», и на последних страницах выпусков то и дело казалось, будто он лишь с превеликим трудом останавливает руку, фиксирующую поток образов и звуков. Если б он мог писать сценарий «Мстителей» на одном сплошном и бесшовном рулоне бумаги, как Керуак или Энн-Маргрет в «Свингующей» 1966 года[124], туда излилась бы вся его энергия, все проворство и нетерпеливый грохот пишмашинки, что гнали вперед его бесконечную мыльную гипероперу.

История начиналась с того, что грязный и побитый Вижн толкает две огромные двери и вваливается в Особняк Мстителей. Мы видим, как другие Мстители неловко оборачиваются, они сбиты с толку необычайным появлением суперандроида. Нарисованы они на первом плане, под идеально преувеличенным углом, и читатель смотрит на них снизу вверх, точно ребенок на взрослых. Напуганных взрослых. Одного этого образа с его поразительным натурализмом невиданного ранее уровня было бы достаточно, чтобы мы наверняка погрузились в историю, однако автор хотел, чтобы мы здесь еще и слышали. Текстовый блок – винтажный Томас, и готовность автора взять наиоглушительнейший из возможных пауэр-аккорд украдкой подкрепляется отсылками к Шекспиру:

Напряжение нагнетается, и после него звуковое сопровождение «ТУУУМ» кажется почти пресным и безыскусным, едва ли отвечает реву у нас в голове, которому финальный фортепианный аккорд в битловской «A Day in the Life»[126] – всего лишь слабое эхо.

Этот звук, этот трубный глас отдавался по всей истории и звучал снова и снова на всех уровнях. Томас знал, что затеял нечто новое, и превратил сценарий в некое либретто, в джойсовский неумолчный комментарий, комиксам до той поры решительно незнакомый.

Обеспамятевшим королем Нелюдей был Черный Гром – предельная метафора, вождь, чей голос буквально становился устрашающим оружием массового уничтожения. Собственно говоря, даже еле слышный шепот Черного Грома сотрясал горы. Чистейшая концепция монархии, упакованная в убийственно беспримесный дизайн Кирби. Черный Гром носил великолепный костюм, черный с темно-синим, словно созданный для бога майя двадцать пятого столетия. Корону его минимизировали до одного-единственного стилизованного росчерка в центре черной маски: крошечный камертон, хранивший ноту, голос. Так Рой Томас напоминал нам, что всегда нужно слушать.

История начинается с тревожного потока сознания, нотации Человеку-Муравью:

Поток продолжался; диалоговые облака сливались с текстовыми блоками флешбэков или мысленными пузырями, изображавшими внутренние процессы. В любой момент, успокаивая нас, все это множество голосов мог собрать воедино всеведущий рассказчик, который на всем пути сквозь этот супергеройский зеркальный лабиринт держал читателя за руку. Невероятный перегруз всех органов чувств – в комиксах никогда еще не бывало ничего подобного. Томас хотел, чтобы вы услышали его комиксы, и ему это прекрасно удалось. Я по сей день могу цитировать пассажи по памяти.

Beatles подарили звуку визуальное измерение, а Томас принес звук на страницы комиксов.

Начиная с этого первого трубного гласа все в «Войне крии и скруллов» выкручено до еле выносимых уровней ломкого предельного осознания. От муравьев и антител до надвигающихся армад из тысячи военных космических кораблей – фокус молниеносно метался между бесконечным микро и невообразимым макро, между пластиковой веной андроида и границами галактического пространства, в яростной хореографии «Алисы в Стране чудес», в мескалиновом трипе, где в идеальной гармонии сталкиваются гаммы и множественные голоса.

Накал псилоцибиновых частот, синий электрик света дуговых ламп – здесь все ослепительно сияло в высоком разрешении, таком резком и четком, что глазам больно. Каждый звук отдавался тысячей точечных отзвуков, и даже тишайший муравьиный крик гремел предсмертным ревом божества. Томас подарил нам головокружительную 360-градусную перспективу, вид с высоты американских горок, фосфоресцирующую синестезию, которая из его слов и рисунков Нила Адамса на творческом пике (и с особым блеском и лоском, которым их наделял только контуровщик Том Палмер) создавала звучное целое. То был повествовательный эквивалент «стены звука» Фила Спектора, однако фидбэк у Томаса никогда не сбивал нас с толку. Всегда были краеугольные камни, знакомые голоса; хор от третьего лица снова и снова напоминал нам, что все это – чудесная история, поведанная мастерами повествования.

И когда Черный Гром наконец открыл рот, мы не услышали слов. За него заговорили Томас и Адамс: