Давно уже зашло солнце, голубоватые потемки сменились сумерками, когда Чадин, измочаленный весь, обессиленный, стал выбираться из распадка, и тут до него донесся близкий собачий лай, а минутою позже его уже поддерживали сильные руки Максима, и вокруг них, поскуливая, крутился лохматый светло-рыжий Барс. Максим на лыжах, с двустволкой, разгоряченный бегом, без обиняков спросил:

— Нога?

— Да-а, — прохрипел Чадим.

Максим ловко снял с него рюкзак, ружье и навьючил все это на себя. Затем освободил от палки правую, безвольно опущенную руку Чадина.

— Опирайся на меня. Смелее! Двигаем.

Чадин почти повис, обхватив рукой за шею Максима, и только помогал отталкиваться палкой в левой руке. Барс метался взад-вперед, изредка взлаивая. Начинало темнеть. Впереди мелькали разбросанные огни поселка. Максим пояснил: «Только подкатил к гаражу — Настеха там! Отозвала и шепотом: мол, ушел и пропал… Чую — неладно. Я домой, снарядился, бегу, а на повороте навстречу — вездеход со стройбригадой, листвяк для фермы заготавливают. Тормознули, кричат, мол, уж не браконьера ли ловить? Я засмеялся — и дальше. Выстрелы слышали… Твои?»

Чадин охрипшим голосом, изнемогая от боли, сбивчиво рассказал о случившемся. Он ничего не утаил. Как на исповеди.

Максим выслушал, не перебивая, и молчал до самого дома. Тут их встретила встревоженная Настя. Максим мигом прервал ее охи и ахи: «Настеха, пока мы распрягемся, дуй в клуб, брякни по телефону «скорую»!»

Настя в считанные секунды выметнулась со двора.