Начинался подъем. У Чадина словно отшибло и память и разум; задыхающийся, он пустился вдогонку за несчастным животным, падая на колени, поспешно хватая ртом с ладони ледяной снег, глотая его и чувствуя, как колотится о ребра собственное сердце. Но когда Чадин различил на снегу ярко-алые звездочки крови, он и вовсе точно обезумел. «Значит, я ее подстрелил, значит, она далеко не уйдет, не ускачет, нет, она выдохнется первой!» И он продолжал преследование, обливаясь потом, а сердце так молотило, что готово было лопнуть.

Подъем был крут, и Чадину приходилось наклоняться чуть ли не до твердого снежного наста и цепляться руками за сучья деревьев; иногда сухой снег устремлялся оттуда, с вершины, вниз целой лавиной, шурша и засыпая Чадину глаза колкой порошей. И он догадывался: это осыпается снежная крупка, потревоженная косулей. Такая догадка еще сильнее разжигала его азарт.

Он почти уже достиг вершины и карабкался по скалистому уступу. Облизывая сухим жарким языком солоноватые губы, он сделал последнее усилие, продираясь напролом сквозь ломкие кустики багульника, и… все дрогнуло перед его глазами, перевернулось, и не успел он понять, что падает, как ударился об оголенные камни, подвернув ногу.

— Ай! — вскрикнул он.

Порушенный снег сыпался на него сверху, с уступа, колючими льдистыми струйками. Он пошевелился и хотел встать на четвереньки.

— Ммм… — промычал он и стиснул зубы.

Жгучая, достающая до костного мозга боль в правом колене заставила упасть его плашмя. Он лежал распластанный, без шапки, прижимаясь поцарапанной щекой к холодно-острым камням, и пальцы его раскинутых рук загребали натрушенный сверху снег.

Он медленно перевернулся навзничь и, опираясь на озябшие, мокрые руки, сел и на мгновение увидел ослепительное солнце и синеватые тени между деревьями. И Чадину отчего-то стало жутковато. Он попробовал согнуть правую ногу, но от боли защемило сердце. Он выплюнул сгусток горькой слюны, грязно выругался и ощупал колено. «Черта с два, пожалуй, встанешь… Ушиб, вывих или трещина? Будь она распроклята, эта коза! На кой я ринулся за ней? Ух, дубина!»

Он огляделся. Недалеко валялась шапка, присыпанная снегом. Чадин дотянулся до нее рукой, отряхнул и надел. Ружье лежало ниже, при скольжении зацепившись за кустик. Стараясь не задеть коленом о камни, он подполз и ухватил ружье за ремень.

— И как ты еще не бабахнуло, — проговорил он и попытался встать, упираясь ружьем в каменистую трещину; когда ему удалось сделать это с большой натугой, он приободрился и постоял немного, приходя в себя и держа на весу ногу. «А часы? Я разбил свои часы, — сокрушенно подумал он, и так ему стало жаль их, словно все дело было в часах. — Ладно, погрею руки. Ведь и рукавицы, и рюкзак остались внизу. А зажигалка? Неужто…»

Он торопливо пошарил в карманах куртки и обрадовался, найдя зажигалку и сигару. Балансируя на одной ноге, он разрядил ружье, приладил его к своему боку вроде подпорки и закурил, разглядывая часы без стекла и стрелок. Он хотел было снять их и выкинуть, но пожалел. «Что же с ногой?» — тревожно подумал он и с превеликой предосторожностью сделал скачок на одной ноге, помогая ружьем, словно клюкой. В колене дернуло и так заныло, будто ногу выворачивали в суставе.

— Будь ты неладна, гадина! — сказал он громко, кусая губу.

Однако надо же как-то спускаться вниз. Откуда у него взялось столько пылу, чтобы одолеть такой подъем? Какая нечистая сила гнала его сюда? Неужели та самая всеистребляющая жадность к наживе? «Вот ты и поплатился, заврестораном липовый!» — злорадно подумал он и опять, помогая ружьем, сделал здоровой ногой скользящее движение вниз; так, при помощи ружья, цепляясь за кусты и от боли втягивая сквозь сжатые зубы смолисто-морозный воздух, он помалу сползал с кручи.

В голове у него все путалось, в ушах плыл легкий звон, он не мог определить время, хотя видел, что солнце уже повернуло с полудня.

«Что же теперь будет, как же теперь я?.. Не многовато ли я грохоту тут наделал? Коза где-нибудь поблизости издохнет, найдут по следам и крови, и мне припаяют штраф. Н-да, скверная закуска к отпуску… И больницы, видно, не миновать, и огласки…»

Так глупо попасть в такой переплет! А что Скажут Максим и Настя? От боли, стыда и бессилия он клял себя, тайгу и косулю. Но тут в его душе шевельнулась жалость к подстреленному животному. Вот она ушла подранком, она страдает так же от боли, как и он, так не кощунство ли это проклинать беззащитную тварь, которую ты сам подверг страданию? «Это твое преступление и твое наказание», — суеверно думал он.

Где скользя, где делая скачки, с короткими передышками он приближался к манящему, синеватому дымку своего костра. Чтобы как-то заглушить дергающую боль в колене, он старался думать о чем-нибудь постороннем, но только не о том, что его ждет… Но это почти не помогало. Однажды вспыхнула в нем такая отрадная мысль: «Был бы у меня настоящий друг, искренний, добрый… как, как Уля, и все наверняка бы сложилось иначе, вся жизнь моя пошла бы по-другому…»

Нет, ему жаль прошлого, жаль своей разбазаренной талантливости. Чего уж там наводить тень на плетень! И друзья у него были, но он легко терял их, зато быстро находил сообщников… Почему он уверовал в такую бредь: ищи золотую середину. И когда это случилось? Не сразу же после армии, не на стройке. Значит, позже. Теперь точно и не вспомнишь.

Когда он наконец дотащился до потухшего костра, силы его покинули мгновенно и он повалился в снег, на левый бок, боясь задеть ногой-калекой за сук гниловато-сухой, вывороченной с корнями лиственницы.

Лежал он долго; пот высох на спине, его начало познабливать. Он зашевелился, кое-как сел, прислонился к дереву и закурил, обдумывая свое положение. Надо добираться до поселка, пока…