Наименее загадочным в «бордеро» было отсутствие подписи: шпионы не любят оставлять свою визитную карточку. Но надо добавить, что столь же мало принято у них составлять и подобные описи (тем более от руки, а не на пишущей машинке!), а у руководителей шпионажа — небрежно бросать в корзину для бумаг столь секретные документы. А такой опытный человек, как полковник Шварцкоппен, даже не дал себе труда хорошенько разорвать «бордеро» на мелкие куски — оно, лишь слегка поврежденное, попало в «секцию статистики». Подобное непонятное легкомыслие Шварцкоппена было тем более необъяснимо, что он был вполне осведомлен об установленной за ним слежке и не мог не быть настороже. Поэтому позднейшие утверждения Шварцкоппена в его мемуарах, что он никогда не видел «бордеро» и не бросал его в корзину для мусора, ряд историков считают несомненной правдой[411]. Однако другие исследователи в своих работах приводят материалы, выкраденные французскими агентами у немецкого полковника и ныне хранящиеся в Национальном архиве. Их похищение свидетельствует о явной беспечности атташе в отношении служебных бумаг[412]. Существует и теория, будто «бордеро» было написано самим Шварцкоппеном с целью одурачить французскую контрразведку[413].

Вскоре после того как «бордеро» попало в руки руководителей французской армии, один из видных генштабистов, подполковник д’Абовиль, заявил, что почерк ему знаком. Письмо написано, сказал он, капитаном Дрейфусом, проходящим стажировку в Генеральном штабе. Сначала, 9 октября, обратились к лучшему эксперту — сотруднику Французского банка Гоберу с просьбой сличить «бордеро» с бумагами, написанными Дрейфусом. Как позднее, на процессе в Ренне, сообщил Гобер, принявшие его генерал Гонз, Сандерр, Анри и другие были заранее убеждены в виновности Дрейфуса. 13 октября 1894 г. Гобер заявил, что, как ему кажется, письмо к Шварцкоппену составлено другим лицом. Гобер еще изучал фотокопию «бордеро», а Генеральный штаб, предчувствуя отрицательный ответ, нашел для перестраховки более сговорчивого эксперта — сотрудника парижской полиции Бертийона. Тот через несколько часов представил нужный ответ: «бордеро», вне всяких сомнений, написано Дрейфусом. Впоследствии, когда все эти факты всплыли наружу, генералы пытались оправдать свой трюк нелепыми ссылками на то, что, мол, Гобер мог узнать почерк Дрейфуса, являвшегося одним из клиентов Французского банка, и проявить пристрастие[414],— не ясно, из каких мотивов. Зато Бертийон "вполне устраивал генералов. В романе А. Франса «Остров пингвинов» Мерсье, изображенный под именем Гретока, заявляет: «В качестве доказательства поддельные бумаги вообще ценнее подлинных, прежде всего потому, что они специально изготовлены для нужд данного дела, — так сказать, на заказ и по мерке»[415]. Не менее ценными были и фальшивые эксперты.

Не дождавшись даже заключения экспертов, 12 октября вечером начальник Генерального штаба генерал Бу-адефр вызвал майора дю Пати де Клама и сообщил ему, что военный министр генерал Мерсье принял решение об аресте Дрейфуса и ему, Пати де Кламу, поручается вести следствие.

Утром 15 октября Дрейфуса вызвали в канцелярию начальника Генерального штаба; здесь Пати де Клам, сославшись на порезанный палец, попросил капитана написать несколько строк — заранее заготовленный «диктант». Пати де Клам будет потом неоднократно повторять, что первоначально спокойный «изменник», узнав текст, забеспокоился. Это отразилось и на его почерке.

— Что с вами? — спросил Пати де Клам. — Вы дрожите?

— У меня мерзнут руки, — якобы ответил капитан. Однако имеется фотокопия «диктанта». В ней нет никаких следов, доказывающих, что рука, писавшая текст, дрожала[416]. Как неосторожно впоследствии признал в Ренне Пати де Клам, был предусмотрен и другой вариант: если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, это будет считаться доказательством того, что он был предупрежден об опасности.

Еще через несколько лет, в 1906 г., Пати де Клам рассказал, что Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Дрейфус отказался покончить самоубийством, которое было бы так на руку его врагам.

Пришлось спешно готовить судебный процесс, разумеется (поскольку дело шло об офицере) передав дело в военный трибунал, заседавший за закрытыми дверями. Была проведена новая экспертиза «бордеро» специалистами, подобранными военным министерством. Но и здесь вышла осечка: лишь двое из них признали руку Дрейфуса, третий отрицал. Вдобавок не удалось найти буквально никаких мотивов для преступления: Дрейфус был богатым человеком и не нуждался в денежных подачках. Капитан не имел долгов, не вел крупной карточной игры, в его поведении не было ничего предосудительного с точки зрения норм, принятых в буржуазных кругах и в офицерском корпусе. Новое следствие в ноябре даже вскрыло неприятное обстоятельство — маловероятно, чтобы Дрейфусу были известны по крайней мере некоторые сведения, упомянутые в «бордеро»!

С 19 по 22 декабря проходили закрытые заседания военного трибунала. Не было никаких доказательств. Мерсье почувствовал, что и на военных судей в таких условиях нельзя полностью положиться. Поэтому 22 декабря, в последний день заседаний трибунала, его членам были неожиданно переданы три документа: — два — написанные полковником Шварцкоппеном, третий — итальянским военным атташе Паниццарди (Италия была тогда союзницей Германии). В одном донесении немецкого полковника, точнее, в отрывке из него упоминалось о каком-то «каналье Д», в другой депеше — об «одном французском офицере»; в письме Паниццарди к ІПварц-коппену — о «вашем друге». Все это бездоказательно объявлялось относящимся к Дрейфусу. Грубо нарушая законы, Мерсье приказал, чтобы документы были доведены только до сведения судей. Ни обвиняемый, ни его адвокат не были поставлены в известность об этих дополнительных материалах.

22 декабря военный суд признал Дрейфуса виновным и приговорил к пожизненной каторге. 5 января 1895 г. состоялась публичная сцена разжалования Дрейфуса, во время которой он срывающимся голосом не раз выкрикивал: «Я не виновен! Да здравствует Франция!»

В тот же день (по позднейшим утверждениям реакционной печати) осужденный будто бы сделал неожиданное признание жандармскому капитану Лебрену-Рено, что он передавал маловажные материалы немцам с целью выудить у них более ценные сведения. Долгие годы националистические газеты козыряли этим мнимым признанием, хотя от него за версту несло подлогом. Капитана Лебрена-Рено вызвали к президенту республики Казимиру Перье. Когда через несколько лет бывшего главу государства спросили об этом свидании, Казимир Перье резко ответил: «Он лгал»[417]. Возможно, дело обстояло иначе: Лебрен-Рено не просто лгал, а исказил слова Дрейфуса, рассказывавшего о предложении, сделанном ему Пати де Кламом от имени Мерсье и имевшем целью добиться признания осужденным своей вины. Свидетельство Сандерра об этом предложении было опубликовано в газете «Фигаро» 31 июля 1899 г., но даже ныне реакционные авторы повторяют выдумки Лебрена-Рено (и подкрепляют их свидетельствами других лиц, которых уже не было в живых, когда всплыли на свет «их» показания) [418].

18 февраля Дрейфус был отправлен на Чертов остров, около берегов Кайенны, где нездоровый климат и тяжелые условия каторги должны были, по расчетам Мерсье и его коллег, в более или менее скором будущем избавить военное министерство от нежелательного свидетеля — жертвы беззакония. Некоторое время казалось, что Генеральный штаб одержал в «деле Дрейфуса» полную победу.

…В июле 1895 г. Сандерр оставил пост начальника «секции статистики». Его сменил майор (с апреля 1896 г. — подполковник) Пикар. Впоследствии не было недостатка в утверждениях, будто он был чуть ли не с самого начала водворен в Разведывательное бюро стараниями покровителей Дрейфуса, что Пикар, как и осужденный, был «изменником», выходцем из Эльзаса, что у них были какие-то общие знакомые, что майора хорошо встречали немецкие офицеры участвовавшие в маневрах в Эльзасе, и т. п.[419] Но все это произошло потом, а пока он ничем не отличался от других офицеров Генерального штаба. Впрочем, было одно отличие — Пикар был честным человеком и, как показали обстоятельства, не захотел пойти на сделку с совестью — операцию, которую без особых затруднений осуществляли его сослуживцы.

Главой контрразведывательного отдела оставался майор Анри. В марте 1896 г. он получил от мадам Бастиан очередную порцию депеш. Занятый семейными делами (майор торопился в отпуск), Анри совершил непоправимую ошибку — бегло просмотрев полученные материалы, он передал их своему заместителю капитану Лоту. Добыча включала и несколько мелких клочков грубоватой бумаги, на которой в Париже тогда печатались почтовотелеграфные бланки. Составленное из клочков письмо снова склеили. Оно было написано рукой одного из друзей Шварцкоппена, которому германский атташе нередко диктовал бумаги, способные скомпрометировать самого полковника, если бы они были написаны его рукой. Почерк этого друга был отлично известен французской разведке благодаря стараниям мадам Бастиан. Письмо гласило: «Париж, улица Биенфезанс, дом 27, майору Эстергази. Милостивый государь! Прежде всего я надеюсь получить от Вас более подробную информацию, чем недавно переданная Вами мне, по вопросу, о котором шла речь. Поэтому я прошу Вас сообщить мне ее письменно, чтобы у меня была возможность судить, смогу ли я впредь поддерживать связи с фирмой Р. К…Т». Аутентичность данного документа была засвидетельствована самим германским атташе в его посмертно опубликованных мемуарах.

Все эти материалы Лот передал Пикару, который, естественно, заинтересовался личностью Фердинанда Эстергази. Выяснилось, что этот выходец из Венгрии сам присвоил себе графский титул, служил во французском иностранном легионе, потом в других армейских частях, одно время был прикомандирован к Генеральному штабу. Эстергази, несомненно, работал на французскую разведку, выполняя и контрразведывательные функции — наблюдал за другими офицерами. Этот светский прожигатель жизни, бросивший жену и двоих детей, не брезговал ничем: он вымогал деньги у своих любовниц, случайных знакомых, мог то угрожать разоблачениями, то предлагать свои услуги барону Ротшильду, спекулировать на бирже, сотрудничать в реакционных изданиях, извлекать доходы из содержания фешенебельного публичного дома близ Гар-Лазар… Когда всего этого оказалось недостаточно, граф стал продавать военные секреты. Как рассказывает в своих воспоминаниях Шварцкоппен, проходимец состоял у него на службе с середины июля 1894 по октябрь 1897 г., получая ежемесячное жалованье в 2 тыс. марок. Конечно, этого последнего факта Пикар не мог знать, но он насторожился, когда его агент, немец из Берлина, сообщил, что французские военные секреты выдает какой-то офицер, последние 15 лет командовавший батальоном.

Данные слишком подходили к Эстергази. Это не могло не броситься в глаза Пикару, хотя ему было известно лишь немногое из второй, скрытой стороны жизни блестящего майора. В частности, до сведения Пикара дошло, что Эстергази обременен массой долгов. Но начальник Разведывательного управления не знал, что этот мот в то же время выступает и в роли кредитора. У него, как оказалось, давно уже занял 6 тыс. франков майор Анри, так и не удосужившийся вернуть такой немалый долг. Зато Анри поспешил уведомить своего великодушного друга о подозрениях Пикара. Эстергази, делая вид, что ему неизвестно о расследовании, начал поспешно заметать следы.

Пикар достал образцы почерка Эстергази. В августе 1896 г., ознакомившись с «делом Дрейфуса», подполковник был поражен полным отсутствием доказательств его виновности. Еще большим сюрпризом была схожесть почерка Эстергази с почерком автора «бордеро». Пикар показал письмо Эстергази (не называя его автора) Бертийону — эксперту, который так безапелляционно уверял в 1894 г. всех в виновности Дрейфуса.

Суд над Карлом I

Карл II

Сцены из истории «папистского заговора»