Книги
Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал
На следующее утро Джексон и Донован выехали во Франкфурт, чтобы обсудить место проведения процесса с генерал-лейтенантом Люциусом Д. Клэем, заместителем главы военной американской зоны оккупации. Клэй незадолго до того вернулся из Берлина и рассказал им, что этот город вполне может служить местом размещения международного трибунала. Поскольку его оккупируют четыре державы, делегация США останется в пределах американской зоны контроля. Но на случай, если у Джексона будет возможность выбора, Клэй настоятельно рекомендовал Нюрнберг. Во Франкфурте Джексон и Донован также посовещались с американским дипломатом Робертом Д. Мерфи, который рассказал им мрачные истории о том, что происходило в Берлине. Советские власти уже отправили тысячи мужчин из своего сектора Берлина на принудительные работы в СССР. По дороге из Франкфурта Джексон ненадолго остановился в Нюрнберге и осмотрел здание суда и тюрьму. Они понравились Джексону, и он решил ближе к концу месяца вернуться сюда с британскими, французскими и советскими коллегами[223].
По возвращении в Лондон Джексон быстро понял, что до соглашения все еще далеко. 13 июля он встретился с Никитченко, Трайниным, Гро и Максуэлл-Файфом и попытался добиться от них согласия по вопросу о временны́х рамках процесса. Максуэлл-Файф предположил, что разработка вердикта займет около месяца, а процесс может начаться примерно через три недели. Никитченко и Гро не хотели назначать дату. Никитченко резонно возразил, что советская сторона не имеет представления о том, «в каком состоянии доказательства». Он добавил, что не знает, будет ли он с Трайниным служить советскими представителями в Следственном комитете; это решит Москва[224].
Затем делегаты обратились к более спорным аспектам плана, в частности к суду над нацистскими организациями. В последней редакции мимоходом заявлялось, что в ходе суда над каждым бывшим нацистским руководителем трибунал может провозгласить его организацию «преступной». Джексон предупредил, что ни один американский судья не согласится с такой формулировкой, не оставляющей организации возможности для защиты. Трибуналу придется заранее объявить, что, например, гестапо и СС обвиняются в преступлениях, чтобы их бывшие члены могли выступить в защиту этих организаций. Никитченко оторопел. Что, если сотни эсэсовцев явятся защищать СС в международном трибунале? Джексон отверг это предположение как надуманное. Максуэлл-Файф согласился с американским коллегой – никто не станет заведомо «совать голову в петлю»[225].
Трайнину и Никитченко предложение Джексона казалось абсурдным. Одно дело – позволить человеку защищаться на том основании, что он вступил в СС или гестапо по принуждению или его ошибочно приняли за другого. Совсем другое – позволить нераскаянным эсэсовцам и гестаповцам публично защищать эти организации. Кроме того, уверял Трайнин, всем и так известно, что творило гестапо. Джексон не согласился: нельзя ожидать от американских судей, что они «все знают о гестапо». Он напомнил, что Америка слишком далеко отстояла от театра военных действий, отметив, что сам «предельно шокирован» информацией, которую получил от УСС и из других источников после приезда в Европу, а ведь он, как высокопоставленный государственный чиновник, был и раньше более-менее в курсе происходившего. Джексон вновь заверил Никитченко и Трайнина, что прежде всего стремится найти вернейший способ подвести под трибунал как можно больше нацистских военных преступников[226].
Советских делегатов явно впечатлили заверения Джексона. Через несколько дней Никитченко, Трайнин, британцы и французы в предварительном порядке приняли американскую поправку: трибунал официально известит о намерении осудить эти организации, и их члены смогут свидетельствовать в их защиту в той форме, какую судьи сочтут справедливой[227]. Советскую сторону удовлетворило объяснение, что это только формальность для успокоения американцев и что ни один бывший эсэсовец или гестаповец не осмелится выступить, рискуя оказаться под арестом.
На следующей неделе все старались достичь компромисса по другим вопросам. Американцы и британцы согласились приложить к обвинительному заключению важнейшие доказательства и представить их трибуналу до заслушивания дела. Французы и советские представители со своей стороны согласились, чтобы эти доказательства заслушивались в ходе открытого процесса и обвинение могло тогда же добавлять новые. Но Джексон и Никитченко по-прежнему расходились в мнениях о том, как помешать подсудимым выдвинуть на суде встречные обвинения против союзных держав. Никитченко настаивал, что этого лучше всего добиться прямым запретом нацистской пропаганды. Джексон призывал к более тонкому подходу. Он предвидел, что защита попытается обвинить правительства союзников в таких действиях, которые вынудили Германию «воевать оборонительно». По его мнению, этого можно избежать, включив в статью 6 дефиницию «агрессивной войны». Джексон следовал советам Отдела по военным преступлениям ВЮС, который предупреждал, что защита попытается оспорить причины войны[228]. Максуэлл-Файф поддержал предложение Джексона. Никитченко и Гро считали, что включать эту дефиницию нет необходимости.
Спор о том, нужно ли давать дефиницию «агрессивной войне», выявил глубокие разногласия. На совещании 19 июля Никитченко и Гро заявили, что действия Германии уже охарактеризованы как «агрессивные» в документах союзников и потому трибуналу не нужно вновь вдаваться в этот вопрос. Джексон возразил, что обвинение должно прямо сейчас определить этот термин, чтобы избежать любых споров о его значении во время самого процесса. Никитченко отмел возражения Джексона: он был уверен, что обвинение сможет парировать любые аргументы защиты и что судьи наверняка будут держать ход процесса под контролем. Кроме того, – как он повторял вновь и вновь, – преступность нацистских вождей уже установлена; трибунал соберется лишь для того, чтобы определить «меру вины» каждого из подсудимых[229]. Он все еще представлял себе будущий суд по образцу советских показательных процессов.
Максуэлл-Файф, как и Джексон, ожидал, что бывшие нацистские вожди будут отчаянно защищаться – ведь они, как известно, еще во время войны занимались оправданием своих действий. Он напомнил остальным о заявлениях Риббентропа, что Германия «не ведет агрессивной политики». Затем он сослался на прогноз британской разведки: подсудимые заявят, что Германия напала на Норвегию для предупреждения агрессии британцев. Он предупредил: «Полагаю, что мы создадим себе проблемы, если не определим понятие агрессии». Джексон согласился с мнением, что подсудимые не преминут обвинить Британию, Францию и СССР в проведении такой внешней политики, которая «заставила их (немцев. –
Этот ключевой вопрос все еще не был решен к пятнице 20 июля, когда советские делегаты пригласили своих западных коллег на обед в отеле «Савой». Планировалось, что на следующий день Никитченко, Джексон, Фалько и Максуэлл-Файф со своими помощниками вылетят в Нюрнберг, чтобы оценить этот выбранный Джексоном город с точки зрения удобств для проведения будущего трибунала. Но за обедом Никитченко объявил («с явной неловкостью», как писали американцы), что он с Трайниным не смогут полететь. Джексон предложил перенести поездку, но Никитченко отказался от подобного предложения. Американцы сделали вывод, что Никитченко выполняет приказ Москвы. Они не ошиблись[231]. Советские руководители понимали, что этот визит привяжет всех к Нюрнбергу, если условия будут найдены приемлемыми.
Джексон и другие отправились в Нюрнберг 21 июля без советских представителей. Состояние города произвело сильное впечатление на Максуэлл-Файфа, который впервые после войны посещал Германию. «Старый город внутри крепостных стен был грудой руин», – писал он впоследствии, вспоминая горы щебня вперемешку с разлагающимися трупами[232]. Все согласились, что по практическим и символическим соображениям нюрнбергский Дворец юстиции будет «лучшим местом для трибунала», как писал Джексон[233]. В тот же день Советская военная администрация в Германии направила в Москву секретный рапорт об ухудшении положения в Берлине, отметив рост преступлений против местного населения, совершаемых мужчинами «в форме Красной армии»[234]. Автор рапорта выражался намеренно туманно. На самом деле красноармейцы бесчинствовали в городе после его капитуляции и продолжали грабить и насиловать, невзирая на половинчатые меры советских оккупационных властей по водворению порядка[235]. Советская сторона продолжала настаивать на том, чтобы трибунал заседал в Берлине, но перспектива реально выступить в роли принимающей стороны выглядела все тревожнее.
Когда делегаты вновь собрались в Лондоне, они продолжили спорить о терминологии, используемой в статье 6. Никитченко показал советскую редакцию от 23 июля, согласно которой преступлениями считались нарушения законов и обычаев войны, зверства против мирных жителей, а также планирование и развязывание агрессивной войны конкретно в интересах европейских держав Оси. Никитченко вновь повторил, что он против дефиниции «агрессии», и отметил, что она не приведена даже в Уставе новосозданной Организации Объединенных Наций. «Очевидно, когда говорят об агрессии, все понимают, о чем идет речь, – сказал он, – но, когда пытаются дать ей определение, возникают проблемы, с которыми до сегодняшнего дня никому не удалось справиться»[236].
Джексон не соглашался с презумпцией, что завоевательная война преступна только тогда, когда ведется определенными странами. Такое представление противоречило его глубоко усвоенным понятиям о правосудии. Он утверждал, что преступление есть преступление, независимо от того, кто его совершил. Трайнин пытался убедить Джексона, что тот напрасно тревожится. Возможно, в будущем будет создан постоянный международный суд, но данный трибунал организуется специально для суда над бывшими нацистскими руководителями. На следующий день Джексон внес встречное предложение – указать в преамбуле к статье 6, что под юрисдикцию данного трибунала подпадают только те, кто совершал преступления в интересах европейских стран Оси. Тем самым будет внесено некоторое уточнение, желаемое советской стороной, но его не впишут в дефиниции[237]. Никитченко ответил уклончиво.
Джексон также возразил против французской поправки к пункту обвинения о «преступлениях против мирных жителей» (также в статье 6), но по менее благородным причинам. Он объяснил, что давний принцип внешней политики США – не вмешиваться во внутренние дела других государств, и сослался на «печальные времена в нашей собственной стране, когда с меньшинствами обращались несправедливо». По его словам, притеснение меньшинств в Германии и уничтожение евреев стали «международным делом» и предметом международного права только потому, что эти действия были неотъемлемой частью немецких планов агрессивной войны. Он хотел, чтобы в Уставе эта связь была оговорена явным образом. Гро возразил против призыва Джексона сузить терминологию и указал, что за последний век совершалось немало гуманитарных интервенций для защиты национальных меньшинств от притеснений. По его словам, было бы насмешкой считать, что такие вторжения оправданны лишь в ответ на ведение правительством «агрессивной войны». На сей раз Максуэлл-Файф и Никитченко поддержали Джексона[238].
25 июля Джексон предложил поправку к статье 6, на этот раз описав зверства или «преступления против мирных жителей» как нарушения международного права – в том случае, если они совершались в связи с «агрессивной войной». Гро протестовал: сторона обвинения не уполномочена кодифицировать международное право. Затем он выставил более общий довод – и на этот раз попал в самый нерв проблемы. Американцы, похоже, намеревались оказаться победителями в судебном процессе на том основании, что война «была нелегитимной», тогда как европейцы хотели использовать трибунал для того, чтобы продемонстрировать миру ужасы нацистской оккупации. Джексон ответил, что одно не исключает другое, но, чтобы процесс оказал долгосрочное влияние, страны-обвинители должны настаивать на преступности «агрессивной войны». Советская сторона, конечно, с самого начала выступала именно за это – но теперь обеспокоилась. Гарантирует ли джексоновская поправка к преамбуле, что никто не будет разбирать действия самих стран-союзников?[239]
Никитченко предложил сделать перерыв на несколько дней, чтобы все могли как следует изучить предложенные поправки[240]. Остальные понимали, что это позволит ему проконсультироваться с советским руководством. Линии связи были короче обычного: Сталин, Молотов и Вышинский находились в Потсдаме.
В тот же день Никитченко послал Вышинскому длинную телеграмму, где доложил, что переговоры продвигаются. Оставались два важных пункта разногласий: место проведения трибунала и рамки его юрисдикции. С первым все было ясно. Британцы и американцы хотели Нюрнберг, а Никитченко и Трайнин следовали московским директивам и по-прежнему отстаивали Берлин. Второй пункт был сложнее. Он и Трайнин протестовали против формулировок статьи 6, которые, на их взгляд, «дают возможность признать международным преступлением и военные мероприятия» Советского Союза и других стран-союзников, «проводимые в качестве обороны против агрессии»[241].
Вышинский передал эту телеграмму Молотову, а тот представил полный отчет Сталину. Он доложил, что достигнуто общее согласие в том, что международный трибунал должен расследовать обвинения против главных немецких военных преступников в нарушении законов и обычаев войны, совершении зверств и ведении агрессивной войны. В проект внесли множество поправок, и многие советские предложения были приняты. Затем Молотов перешел к неулаженным разногласиям по поводу местоположения трибунала и формулировки того пункта обвинения, в котором шла речь об «агрессивной войне». Он подчеркнул: НКИД считает принципиально важным переформулировать статью 6 так, чтобы стало ясно, «что речь идет о фашистской агрессии». Молотов отметил, что Никитченко и Трайнин еще не сумели склонить западных представителей к этой позиции[242].
Пока советские руководители знакомились с отчетом Никитченко, Джексон вылетел в Германию для приватной встречи с Бирнсом. Они откровенно поговорили между собой. Джексон не надеялся, что переговоры с советскими делегатами к чему-либо приведут. Бирнс разделял его мнение, что достичь согласия было бы «очень хорошо» – но не ценой справедливого суда. Он был совершенно согласен с Джексоном, что никакая дефиниция военных преступлений «не может ограничиваться» европейскими странами Оси. Это не отвечало бы сути международного права. Бирнс рассказал, что вел подобные же утомительные дискуссии с советским послом Иваном Майским по вопросу репараций. Майский хотел, чтобы США посылали репарации с оккупированных ими стран напрямую в СССР, а не в малые страны Восточной Европы. Между тем советские власти тащили из своей оккупационной зоны в Германии «все, что не было приколочено», включая телефонные коммутаторы, туалеты и лошадей. Бирнс высказал мнение, что было бы глупо поддерживать желание СССР «судить кого угодно за мародерство», учитывая, что делали в Германии советские войска[243].