Шепотом поговаривали, что Валька состоит в связи с председателем. И даже… Ходила в район к фельдшерице делать аборт.

Так это или нет, Кешка хорошо понимал, почему Торшиха оставалась в старых девах.

Жила она вдвоем со старой матерью, в доме-завалюхе, похожем на курятник. Ничего за душой не имея, тянули кое-как день ко дню, бедствовали нещадно, но крепились. Не было у них ни накоплений, ни хозяйства. Не имели знатной родни. Не было у них ни одного заступника на всем свете. Только Бог…

С таким бы приданым хоть бы красу. Но и на нее судьба поскупилась.

Валька была безобразна до того, что, глянув на нее, собаки со страху голос теряли.

Мясистое, широкое лицо, какое ни одной вываркой не прикрыть, всегда было красным, словно от долгих запоев.

Свинячьи маленькие глаза и веки без ресниц смотрели на людей двумя шильцами-зрачками. Нос-картоха висел над широким, губастым ртом. А редкие серые волосы росли прямо из бровей.

Громадные груди, на какие с завистью оглядывались отживающие свое коровы, да зад, неслыханный, необъятный. Даже намеков на талию не было в этом теле, державшемся на столбяных ногах.

Валька понимала свое уродство, а потому радовалась, что колхозная молва подкинула ей в любовники не какого-нибудь завалящего мужика, а самого председателя. Какой в ее сторону без черных очков не оглядывался.

Кешке было наплевать на Валькину рожу и возраст. Она — здоровая, как кобыла, сумеет помогать по дому. А главное, близко к начальству работает. Рядом с нею, его — Кешку — быстрее подметят. К тому ж ни одна девка, кроме Вальки, все равно не пойдет за него. Не оставаться же ему холостым на всю жизнь. И была не была, решился, подвалил к Вальке в первый же выходной. Сам. Без родителей.

Валька, услышав о Кешкином намерении, — из красной фиолетовой стала. Села напротив, раззявив рот от удивленья. Не верилось ей. Нешто не приснилось?

И, не зная обхожденья и правил, как вести себя прилично в этой ситуации, бурей сорвалась, кинулась к Кешке, обалдевшему от страха, всякого о ней понаслышавшемуся. Черт ее знает, что она выкинет? А Валька сдавила его, как в тисках, чуть в сиськах не задушила на радостях. Обслюнявила до самой шеи. И спросила:

— А свадьба когда?

— Не затянем. Чем скорее, тем лучше. Так что готовься. Скоро заберу тебя отсюда.

— Да я хоть сегодня перейду, если ты со мной распишешься, — вспыхнула Торшиха.

— Тогда завтра в сельсовет пойдем, с утра. Заявление подадим. Когда распишут, тогда и свадьбу справим.

— Да я Токаревой скажу, она завтра и распишет. Чего тянуть, коль меж нами решено, — торопилась Торшиха. И тут же, на правах невесты, заставила нарубить дров, принести воды. Убравшись в домишке, взяла Кешку под руку, пошла к ним в его дом, знакомиться с родней.

Маманя, увидев Вальку об руку с сыном, обомлела. Прижалась к стене тенью. И заплакала. Не понять с чего: с горя иль от радости. Никто ее об этом не спросил.

Валька, перецеловав всех, оглядела дом. Выбрала для будущей жизни с Кешкой маленькую комнату. И тут же, подоткнув подол, принялась отмывать ее и прихорашивать, поторапливая всех домашних.

Одни воду ей носили, другие грязную выносили, меняли тряпки на сухие и чистые. Синьку для окон разводили. Всю паутину смели. Сменили постельное белье. Валька успевала всюду.