Тимошин Константин Евгеньевич, в темной среде обитания — Дохлый, оказался очень худым мужичком, низким, невероятно вертлявым, многословным и суетливым. Сидя на стуле перед следователем, он умудрялся в течение минуты принимать десятки положений, неизменно заглядывая в глаза присутствующим. Токарев всматривался в него, пытаясь понять, мог этот человек убить семью Безроднова или нет. Не похоже. Можно ли быть настолько хитрым, чтобы полностью преобразиться в соответствии с ситуацией? Такие случаи бывали.

— Гражданин следователь, — быстро выговаривал Тимошин. — Я категорически протестую против моего задержания безо всяких оснований. Законы я знаю! Обвинение мне не предъявлено, документы у меня в полном порядке, прописка и все такое.

Он оглядывался во все стороны, ища сочувствия и справедливости. Типичный трус, урка, прошедший длинный путь унижений, привыкший испытывать собеседника безоглядной дерзостью и готовый искренне заискивать перед сильным.

— Откуда у вас перстень, Тимошин? — громко и четко задал вопрос Токарев.

— Какой перстень, гражданин начальник?

— Изъятый у вас в ломбарде полчаса назад.

— А ничего не знаю! Изъятие произошло без понятых, стало быть, изъятия не было. Так вы можете и наркотики подбросить, и оружие. Нарушение УПК РФ, суд не признает. Еще вопросы есть? Выпускайте меня, пока я не разозлился! Напишу в прокуратуру жалобу!

Токарев посмотрел на оперативника Федорова, тот виновато пожал плечами.

— Сделать тебе изъятие с понятыми? — вступил Федоров. — Организуем, не вопрос, если хочешь, и оружие будет, и наркотики. Детской порнографией не интересуешься?

— Вы не имеете права! Не знаю ничего. Требую адвоката!

— Адвокат тебе положен, если ты подозреваемый или уже обвиняемый, а мы пока беседуем. Скажешь, что спрашиваем, — пойдешь отсюда отдыхать, не захочешь — пеняй на себя. Имеешь право пригласить своего платного адвоката. Имеется?

— Повторяю вопрос, — снова заговорил Токарев. — Где вы взяли перстень, который находится в розыске по делу об убийстве?

— Какие убийства, товарищи дорогие! Откуда? Кольцо я нашел. Не поверите. Мылся в бане, что при стадионе, недели две тому, смотрю: на полочке лежит ерунда, бижутерия со стеклышком. Лежит и молчит. Думаю: оставишь вот так вот — и сопрут ведь. Народ же ворье сплошь! Оставил себе, чтобы администрации сдать, и забыл. Недавно полез в карман, нащупал и удивился. Кольцо! Еле вспомнил откудова. Я вас прекрасно понимаю, если человек оступился однажды, его обязательно нужно по новой засадить. А как же? Проще всего повесить убийство и всё, что можно, на сидевшего, закрыть дело — и в кассу за премией. Да? Угадал? Но человек просто забыл, у человека память, может быть, не в порядке.

— Вы про кого говорите-то?

— Я чалился на этапе в Ленинградской области в ИВС, и меня конвой по наводке ДПНК избивал до потери памяти несколько раз только за то, что я говорил правду. Огромными коваными сапогами, резиновыми палками по голове, по сердцу, по почкам. За правду! Вас били за правду сапогами? Блажен, кто пострадал за правду! Вы о правде небось и не слышали. Несколько сотрясений, чуть не сдох однажды в карцере от побоев. Спросите меня, за что? Костя, чего ты там наплел-то? Не интересно? Я все равно отвечу! — Тимошин говорил без перерыва, почти кричал. С обидой, со слезами. Его невозможно было перебить. — Есть нормы содержания, которые не разрешают спать в две смены, которые устанавливают норму пайки. На каждого человека положена отдельная кровать с бельем. Отдельная! Вы делаете это? Свои законы выполняете, юстиция? Не можете? И прокуроры ведь вас не наказывают за нарушения. Все понимают, что денег на заключенных в казне нет! Тогда законы отмените. Или отмените, или выполняйте! Или вы вне закона, блюстители? В камере на восемь человек сидят пятнадцать. Нарушаете сами закон на каждом шагу! Попробуйте…

— Хватит, Тимошин, остановитесь! — строго приказал Токарев. — Объясняю вам ситуацию. Кольцо, с которым вас взяли, — с убийства. Или вы говорите, откуда оно у вас, или вы становитесь подозреваемым в убийстве, или в соучастии, или в сокрытии. В любом случае вы сядете надолго. Вариантов нет. Можете истерить, можете в камере подумать, но говорить придется. Камера ваша будет одиночной со всеми условиями, критику мы приняли. Но надо говорить.

— Я никого никогда не убивал!