Прошел день, и ночь, и наутро во двор хутора явился вор – молодой ногаец, держа за руку уведенную им девушку. Он неправильно рассчитал свои силы. Он надеялся добраться до отдаленных кочевий, где не знали его и не могли подозревать, что женщина, называемая им женой, уведена со двора Аслан-бека. Голодный, смертельно усталый (часть пути он нес девушку на руках), молодой ногаец остановился посреди двора в ожидании неминуемого суда и расправы. А Аслан-бек не торопился выходить. Он приказал вынуть из сундука парадный полковничий мундир – воспоминание о годах, проведенных на военной службе. Неторопливо накинул его поверх обычного костюма – черкески, поправил перед зеркалом бороду и усы, и только тогда вышел, поражая грозным великолепием трясучего золота полковничьих эполет. Ногаец стоял ни жив ни мертв.

Рыдающая девушка кинулась к ногам Аслан-бека:

– Я виновата, – уверяла она, – я согласилась выйти за него… Ему еще целый год надо служить, чтобы заработать калым [56].

Аслан-бек сделал величественный жест – плачущую ногайку отвели в сторону. Аслан-бек сказал:

– Слушай, ты, недостойный поцеловать землю, на которой стоишь! Ты знаешь, что делают с вором? Ему отсекают руку… А знаешь ли ты, что делают с тем, кто обворовал отца? А я заменял тебе отца! Его побивают камнями… Но тем, что ты не обратился ко мне, а самовольно увел девушку, ты показал, что не считаешь меня за отца. Так и я не сочту тебя за сына. Вот кинжал, – Аслан-бек обнажил кинжал с широким острым лезвием, – который покраснеет от твоей крови.

Он взмахнул кинжалом – золотые сосульки затрепетали на плечах. Казалось – такой удар рассечет ногайца до пояса. Рыдающая невеста закрыла лицо руками… Тогда кинулся Заурбек между отцом и ногайцем:

– Отец, – закричал он, – как ты можешь поднимать руку на безоружного?!

Заурбек стоял перед отцом, положив обе руки на рукоять своего маленького кинжала – так держат руки те, кто предупреждает об ударе. Аслан-бек хмуро отодвинул сына в сторону и медленно опустил кинжал на плечо ногайца. Этот жест был вполне символическим.

– Передо мной не безоружный, как ты говоришь, а преступник. Идите оба прочь от меня.

Однако он очень скоро переложил гнев на милость. В сущности, он и не думал увечить своего работника. Прошли – безвозвратно прошли времена феодалов и самовольных расправ. Аслан-бек хотел показать, что в своем доме – он настоящий и грозный повелитель-хозяин. Младший сын испортил прекрасно задуманную сцену. Но ведь как благородно было это заступничество за ногайца! О, Заурбек еще покажет себя… И Заурбек показывал.

Есть вещи, которым можно учиться всю жизнь, и так и не выучиться; так многие из тех, что провели всю жизнь на коне, до конца дней своих говорят: «А я сегодня катался на лошади». Кто же из истинных конников «катается»? Или есть еще моряки, рассказывающие о том, так они «ехали на корабле» из Севастополя в Одессу. Встречаются, наконец, «музыканты», в течение пятидесяти лет исполняющие партию второго голоса. Заурбек как бы родился с тем, что выделяло его из окружающей среды.

Когда привели сумасшедшего племенного жеребца Буздыгана и он сбросил последовательно всех лучших наездников асланбековского хутора, Заурбек укротил и покорил коня. Как он этого добился? Лаской, коварством и волей. Он продержал коня день без воды и сена. Ранним утром он пришел в стойло с ведром воды и из своих рук напоил Буздыгана. Потом он взял его за недоуздок и перевел в другое отделение конюшни, где было приготовлено пышное душистое сено. Приучив коня к себе, Заурбек однажды, развлекая посвистыванием внимание жеребца, всунул ему в рот железо. Взнузданный Буздыган наполовину был менее страшен.

Но главная трудность состояла в том, чтобы положить на спину седло и сесть. И не только сесть, но и удержаться в седле. Заурбек не торопился. Сначала он только прикладывал легкое скаковое седло к спине, как бы показывая, что от этого прикосновения ровно ничего не меняется. Потом он положил седло и подтянул подпругу. Подседланного Буздыгана поводил по двору. На следующий день, едва поднялось солнце, Заурбек стремглав вбежал в отделение, где находился жеребец, против обыкновения торопливо накинул на него седло, плотно затянул подпругу и, непрерывно разговаривая с конем, вывел его в поле.

Поведение Заурбека, столь непохожее на обычное, разволновало и ошеломило Буздыгана. Буздыган как бы забыл о том, что он решил не поддаваться человеку. Те смутные ассоциации эмоций, которые заменяют коню мышление, были заняты разгадкой поведения Заурбека. А Заурбек в это время улучил момент и одним махом вскочил в седло. Вот тут Буздыган догадался, в чем дело. Он попробовал дать «свечу»[57], но пронзительный удар плетью поставил его на четыре ноги. Он хотел лечь – и получил десятки жалящих и палящих ударов под брюхо. Тогда рассвирепел Буздыган – и понесся вперед, в необозримое поле, навстречу выплывавшему из-за холма красному шару.

Этого-то и добивался Заурбек, Он гонял коня до полного изнеможения. Дважды и трижды он подъезжал к воде, и, не давая коню напиться, гнал его в новый карьер. Правда, Заурбек и сам изнывал от жажды. Но ведь Заурбек – всадник, а Буздыган – укрощаемый всадником конь. Побеждает тот, кто сильнее желает. «Истинная гениальность состоит в терпеливости», – сказал кто-то. И только тогда, когда Заурбек почувствовал, что воля Буздыгана раздроблена в куски, что в Буздыгане произошел перелом, отличающий вольного витязя гор от дисциплинированного солдата регулярной армии, он напоил Буздыгана. Глядя, как жадно пьет в течение нескольких часов похудевший конь, Заурбек улыбнулся и покровительственно потрепал его по крутой шее – теперь можно возвращаться домой. Никто не посмеет сказать, что Буздыган необъезжен.

А в школе Заурбек считался не первым, но единственным по красоте игры корнетистом… Чем отличается приличная правильная игра от проникновенной игры, от такой игры, когда шевелятся корни волос и вдоль спинного хребта пробегает обжигающий холодок волнения? Почему вы слушаете иного скрипача или пианиста, и вам хочется спросить: а что сегодня будет на ужин? И почему стоящий перед вами человек, в обыкновенном черном костюме, слегка сгорбленный, с воротником, засыпанным перхотью – увидав эту перхоть, вы почувствовали отвращение к человеку в черном, – почему этот человек, едва прикоснувшись смычком к струнам, овладевает вами?! В чем разгадка необыкновенной сладостной связи, соединяющей вас с артистом? Почему вам кажется, что лучше сейчас умереть, потому что все то, что не принадлежит к миру этих чудесных звуков, есть ядовитый обман и ложь?.. Что это такое?.. Вы не знаете? Не знаю и я.

Но я знаю, что растроганный шах персидский обнял Зaypбека и пожаловал ему орден Льва и Солнца. Я знаю, что бледный как смерть Заурбек поблагодарил шаха. Его бескровное лицо с припухшими крупными синими губами было обращено не к шаху, а вниз, как будто там, внизу, лежала разгадка той силы, которая потрясла не рукоплескающий зал, не шаха с его орденами, а его самого – Заурбека. Директор училища, польщенный и радостный, простил Заурбеку все его прошлые прегрешения.

Но будущие он простить не мог!.. А грехи накоплялись со скоростью соединения соды и кислоты. Заурбек не мог, находясь в кругу друзей, удержаться от шалости. Сегодня он придумывал качать в классе толстяка-немца, преподавателя немецкого языка, по случаю очередной речи Вильгельма о победах немецкой культуры. Завтра он устраивал грандиозный пикник в окрестных горах с танцами, кострами, вином и – главное – стрельбой. Послезавтра помещал в газетах статью, направленную против тех, кто не берет взяток. «Не берущие взяток, – писал Заурбек, – являются нарушителями древних традиций. Во имя порядка, мы требуем их изгнания из административных учреждений и учебных заведений…» За то, что в присутствии начальника области во время пения приезжей знаменитости он с галерки крикнул разговаривающим первым рядам: «Молчать!» – его изгнали из училища. Почти год прошел в невольном ничегонеделании, прежде чем хлопоты родных о приеме Заурбека в прославившееся на весь Кавказ своими беспорядками Т.Х.Ш. [58] реальное училище увенчались успехом. Т.Х.Ш. реальное училище заслуживает бессмертия. Именно к этой, отнюдь не «тихой» пристани устремлялись взоры всех исключенных из северокавказских учебных заведений. Сюда же прибывали и закавказские ученики, потерпевшие крушение в родных палестинах. Таким образом, между Парижской академией и Т.Х.Ш. реальным училищем может быть установлено некоторое сходство: как там, так и здесь собирались выдающиеся из рода вон люди. Правда, в Парижскую академию попадают те, кто кое-что сделал, и по преимуществу сделал плохо. В Т.Х.Ш. реальное училище поступали главным образом те, кто ничего не делал; или делал не то, что требуется от ученика средней школы. На этой почве между преподавателями и директором, с одной стороны, и учениками – с другой, происходили частые и порою кровавые недоразумения. На всю Россию прогремел случай, когда один из учеников этого училища пытался разрешить свой спор с директором, прибегнув к револьверу. Этот ученик, двадцатидвухлетний персиянин, как говорят, имел небольшой гарем. Рассказывают, будто редкий из учеников старшего класса не имел среди предметов туалета бритвы. Так что население старших классов принадлежало к породе усатых. В те времена брить усы не считалось модным.

Если спросить, чувствовал ли Заурбек себя в этой компании как рыба в воде, то ответ получится: и да, и нет. Да – потому что, сознавая себя старше своих лет, он имел здесь возможность жить, как «взрослый». Нет – потому, что он находился среди чужих, вдали от родных и родины. Следуя общему направленно, он учился плохо: «…чему-нибудь и как-нибудь». Впрочем, по истории и русской литературе Заурбек обнаружил немалые дарования. Его классные сочинения, написанные «на тему», отличались изяществом стиля, оригинальностью содержания и неподдельным остроумием. Быть может, попадись ему хороший наставник, из него выработался бы настоящий писатель-поэт. Но судьба устроила так, что преподаватель словесности не отличался ни глубиной знания своего предмета, ни любовью к талантливым ученикам. Собственно же с Заурбеком его отношения вылились в прямую вражду. Нужно ли добавлять, что причиной вражды была «она»? – «Ищите женщину!». О, старая французская мудрость. Ты неиссякаема, хотя и обеднел духом породивший тебя народ…