В ответ на это возражение безенгиевцы привели своих стариков, готовых под присягой показать, где проходила установленная в те времена граница. Признаками границы служили кучи камней, заметки на деревьях и скалах. Когда дело дошло до показаний, обнаружилось, что каждый из стариков (причем стариков обеих сторон) помнит свои приметы. И так получилось, что границ столько, сколько стариков. Несомненно, все они заблуждались добросовестно.
Дело в том, что в этих местах горы испещрены всякого рода знаками, смысл которых затерян в веках. Так что смысл судебного разбирательства сводился не столько к тому, чтобы восстановить права, сколько определить их на будущее время. И определить по возможности справедливо. Ввиду того, что поляна отстояла от Хулама гораздо дальше, чем от Безенги, председатель суда предложил сторонам считать, что хотя участок принадлежит Хуламу, он находится в вечной аренде у безенгиевцев за известное вознаграждение. Хуламцы соглашались на это, но требовали уплаты арендных денег за много лет, истекших с того дня, как был сделан первый покос. По их подсчетам получалась солидная сумма.
Сумма эта была столь солидной, что председатель поддержал безенгиевцев, когда они отказались от такого решения дела. Потом обсуждалось предложение безенгиевцев, сводящееся к покупке спорного участка в долголетнюю рассрочку. На это не соглашались хуламцы. Одним словом, предложения сменялись одни другими, а дело не подвигалось. Уже солнце перевалило далеко за полдень, уже не один раз опустевшие желудки напоминали о себе, а стороны все еще не пришли ни к чему.
Тогда председатель объявил перерыв и, отведя в сторону членов суда, посовещался с ними. Потом все присутствующие были собраны к столу под дубом и им было объявлено следующее постановление: спорный участок признается собственностью Хуламского общества; Безенгиевское общество обязывается уплатить стоимость скошенного сена, считая с того времени, как было начато дело, т. е. за несколько лет, судебные издержки раскладываются на оба общества поровну.
В случае если Хуламское общество не согласится с этим решением, то оно обязывается уплатить половину судебных издержек, а участок отчисляется в общий земельный фонд Балкарии. Если же возражения будут со стороны безенгиевцев, то, помимо половины судебных издержек, они будут присуждены уплатить за покос за десять лет… Объявив приговор, председатель сказал, что ответ обществ ожидает к вечеру. Однако не успели судьи перейти после обеда в тень, где были разостланы бурки и готовился русский чай, как к председателю подошли оба старшины и заявили, что они согласны с решением суда. Это заявление лишний раз подтвердило старую истину, что на Востоке любят справедливость… Особенно же справедливость, подкрепленную ощутительной угрозой.
Глава IX
В гостях у Дадаша
Пусть душа моя будет подобна облаку, застывшему серебряной мечтой на фоне пламенеющего пурпура вечернего неба, когда я буду писать о них… Нет! Пусть душа моя обратится в камень, упавший с неба, и чудом – вновь вознесется к небу. Нет, нет… Пусть душа моя, рассеченная солнечным лучом, преобразится в ангела дня и ангела ночи. И пусть ангел дня поет мне мелодию, которую сложили бесчисленные херувимы, толпящиеся у Престола Владыки Вселенной. А ангел ночи пусть поведает мне таинственные саги, полные тьмы и черных таинств, которые нашептывает Великий Соблазнитель – сатана.
Иначе я не в силах изобразить великолепие одного цветника, где цветут не цветы, но звезды. Иначе я не найду слов, чтобы хотя в отдаленной степени дать понять о красоте горских девушек, о красоте, которая возносит в заоблачные края…
…Джан, Джансурат, Алтын-Чач, Даут-Хан, Фатимат и Сафиат – так звучат их имена. Душа, Душа Горы, Золотые Волосы, Серебряная Дева, Прекрасная и Мудрая – таково значение этих имен [45]. Джан похожа на капельки росы, осевшие на конец бледно-розовой хризантемы. Джансурат – высокая, как тополь, она родная сестра лилии. А Алтын-Чач… Алтын-Чач великолепна, как солнце. Ее лицо сияет в темноте. Ее волосы – как золотые крылья. Рядом с ней Даут-Хан напоминает луну…
Но ради Всевышнего Бога, поведите меня к человеку, который окончательно решил, что солнце прекраснее луны!.. Даут-Хан легка и грациозна. Когда она танцует, она серебряный дождь, струящийся сквозь паутину золотых ветвей. Когда она выносит гостям на старинном подносе чаши, наполненные прозрачной бузой, кажется, будто белая ласточка неслышно несется над ковром. Гордый отец улыбнется, бывало, а пораженные гости глядят в смятении друг на друга и словно спрашивают один другого: на земле ли мы еще или уже вознеслись на небо?.. Фатимат красива, но не поражает своей красотой. Но если существуют на свете руки, более породистые, тонкие, более утонченные в изящности очертаний и более достойные почитаться царицами рук, – то вот, я ставлю мою жизнь против фальшивого медяка, прокушенного цыганом!.. И наконец, последняя из сестер – маленькая Сафиат. Она выглядела бутоном гвоздики, таким же нежным и обещающим.
Она находилась в той поре, когда благоухание младенчества только-только начинает сочетаться с ароматом юности. Каждый, кому доводилось всмотреться в сияющие чистотой и разумностью глаза Сафиат, уходил с душой просветленной, спокойной и убежденной, что земля отражает небо.
Согласно преданию, сотни и сотни лет назад их отдаленный предок таубий Келемет был на охоте. Вторые сутки он гнал перед собою громадного тура, быть может, того заколдованного тура, который приводит охотника зачарованной тропой к невидимой пропасти и увлекает в нее. Бросив ослабевшего слугу, Келемет поклялся, что один из них – или он, или тур – в этой гонке найдут конец. Уже давно из колен Келемета сочилась кровь. Он потерял папаху. Поскользнувшись, он содрал кожу с плеча. Теперь он свободно владел лишь правой рукой. Измученный, полный отчаянной решимости, но смертельно усталый, он оставил за собой границы родной земли, пересек землю аланов и уже приближался к ущелью, ведущему к той стороне хребта, – к Грузии.
Здесь, в виду Казбека, он снова приблизился к туру на расстояние выстрела. Тур оглянулся и будто поглядел на него. Келемет вскинул ружье, прицелился и уже готов был спустить курок, но в этот момент услышал плач. Плач человека. Пораженный, он двинулся навстречу голосу. В углублении между скалами лежал воин, вооружение которого обнаруживало в нем крестоносца, а над ним склонилась девушка, скрывавшая плачущее лицо на груди воина. Тогда понял Келемет, что увлекший его тур был посланец судьбы, и забыл о туре. Он помог плачущей девушке похоронить отца, знаками и восклицаниями дал ей понять, что она может рассчитывать на его покровительство. Через несколько лет девушка эта назвалась женой Келемета, и от нее пошло потомство красавиц с сияющими глазами и волнистыми волосами цвета меди, золота и звездных лучей.
Все женщины из этого рода жили в горах. То, что называется наукой или образованием, им было незнакомо. Они не умели писать. Но их руки обладали совершенным знанием кройки, шитья, вышивания, приготовления теста, еды, напитков и сластей. Каждая из них должна была бы считаться мастерицей в любой из перечисленных здесь областей. Сверх того, горская женщина является воспитательницей детей: своих и чужих. Чужие дети попадают под ее начало благодаря обычаю аталычества, т. е. установлению, наряду с родством по крови, еще родства по материнскому молоку. Это происходит так: одна семья передает другой семье совсем маленького грудного ребенка, через несколько лет получает обратно того же ребенка, но уже с начатками воспитания, лет семи – иногда меньше, иногда больше. Обычай этот держится с тех времен, когда родство считалось исключительно по материнской линии (эпоха матриархата)…
Чему же учит горская женщина? Или можно еще свысока полупрезрительно спросить: «Чему может научить эта темная неразвитая женщина, не имеющая понятия о театре, университете и культуре?»
Горская женщина прежде всего учит верности религии отцов и верности обычаям. При этом, не обладая философической подготовкой, она и не пытается, конечно, внушать ребенку отвлеченные принципы. Нет, для нее все сводится к тому, чтобы научить ребенка всегда и всюду сознавать свою принадлежность к некоторому целому – к семье, роду. «Если ты дашь слово (говорит учительница-мать, вообще женщина) и если не сдержишь его, то прогневаешь Аллаха и оскорбишь своего отца, деда и всех близких. Глядя на тебя, все будут думать, что и твои родные способны изменять данному слову. Никто не будет им верить. И так один неверный твой шаг повлечет срам для всей фамилии…»
Так что самое первое, что внушается ребенку, – это верность, честность или правдивость – можно назвать как угодно… И дальше говорит мать: «Почитай старших. От рождения до юности ты целиком лежишь на плечах старших. Десять, и двенадцать, и пятнадцать, и больше лет они хлопочут о твоей пище, кровле и одежде. Потом они находят для тебя коня, они дарят тебе оружие. С их помощью ты делаешься мужем, и хозяином, и отцом. Уважай старших, потому что они родили тебя или подобных тебе. Если Аллах даст тебе долгую жизнь, ты увидишь в конце ее, что юноша нуждается в заботе, зрелый муж в любви, а старость в почтении. Если ты забудешь оказать почтение старости, ты лишишься ее забот, тебя никто не полюбит, а если ты доживешь до седин, никто не поднимется при твоем приближении. Все скажут: вот идет человек, который переходил дорогу старикам, плюньте в его сторону…
И еще скажут: не берите от него ничего, не берите от него хлеб-соль, не берите в жены его дочерей, не дружите с его сыновьями, ибо тот, кто не умел быть воспитанным, не сумеет воспитать своих детей…»
Потом идет речь о мужественности и сдержанности. Припоминая дела старины, женщина наглядно, на примерах из жизни семьи, рода, показывает ребенку, что мужчина должен быть мужественным, а женщина женственной; и что оба они, и мужчина, и женщина, должны быть сдержанными, умеренными, скромными во всем и всегда…