Мы победили не только силою оружия, но и духовностью.
В 1942 году в блокадном, холодном Ленинграде смерть ходила по пятам за каждым. Войне было подчинено все. Фабрика грампластинок выпускала патефонные диски, на одной стороне которых тревожный голос предупреждал: «Граждане! Воздушная тревога!» А на другой стороне — «Воздушная опасность окончена. Отбой». На пластинках печатались инструкции по тушению пожаров, по оказанию первой помощи пострадавшим. Все это предназначалось для Ленинградского радио. И в этот репертуар записей, остро необходимых, строго подчиненных нуждам войны, была включена и песня «Синий платочек».
Рядом с порядковым номером матрицы на пластинках были вытиснены буквы «НКМВ» — Народный комиссариат минометного вооружения.
Вначале была музыка.
В 1939 году в Москву приехал знаменитый поляк — Ежи Петербургский. Король салонных романсов, король шлягеров. К тому времени его танго «Утомленное солнце» исполняли чуть не на каждом шагу, его «Донну Клару» распевала Европа и Америка.
Выпускник Варшавской гимназии, он свободно говорил по-русски. В один из московских вечеров 1940 года (а может, было, утро или был день) в одной из московских гостиниц под его пером родилась — всего за полчаса — легкая мелодия — вальс, простой, запоминающийся, очень похожий на песни городских окраин. Наверное, в незатейливой мелодии было что-то необъяснимое, что легло на растревоженную душу поляка: уже шла война, и первая кровь, которая пролилась в этой войне, была польская.
…Потом было слово.
В прекрасной книге воспоминаний «Когда вы спросите меня…» Клавдия Ивановна Шульженко пишет, как во время одного из ее выступлений в горнострелковой бригаде к ней подошел молодой человек в форме, с двумя кубиками в петлицах. Представился:
— Лейтенант Максимов.
Смущаясь, робея, он сказал, что на одну из популярных мелодий написал свои слова.
— Ребята слушали — им нравится…
Наверное, и в незатейливых словах тоже было что-то, что легло на растревоженную душу бойца: война шла уже у нас, уже лилась кровь наша, русская.
Впервые «Синий платочек» Петербургского и Максимова исполнила Шульженко, исполнила после одной-единственной репетиции, и с тех пор — больше сорока лет, тысячи концертов! — не было случая, чтобы ее не попросили — нет, не спеть, а повторить песню.
Однажды она попросила зрителей… не аплодировать. Это было все в том же блокадном, зимнем Ленинграде. Шульженко пела на одном из заводов в пролете цеха. Зрители разместились на ящиках, заготовках, прислонившись к станкам. После первой песни она увидела, что ей аплодируют. Увидела, потому что рукоплесканий почти не было слышно: у людей не осталось сил аплодировать громко. Певица сделала жест рукой, прося прекратить всякие хлопки. Она понимала, что людям нужно беречь остатки драгоценных сил для работы.